Православная церковь стоически молчала, пока на каком-то брифинге Президенту не задали вопрос, как он относится к внезапно возникшей в России моде установки православных крестов «с колокольчиками». К этому времени маленькие звонницы уже начали продаваться в магазинах сувениров.
Президент, улыбнувшись, сказал, что это не по его ведомству. Пусть, мол, православная церковь разбирается.
Поскольку поступил такой руководящий совет, церковь стала разбираться.
Больше всего я боялся, что отцы в рясах соберутся своим Синодом и быстренько предадут анафеме царевича со всеми его атрибутами. Но там подошли к вопросу более осторожно. А именно, вспомнили о празднике Крестовоздвижения и попытались связать с ним нынешний флешмоб.
Тема всплыла и в ЖЖ, где много журналов ведется священнослужителями. Вот что написал по этому поводу один из них:
«Воздвижение Креста отсылает нас к Голгофе. К той жертве, которая, как говорит апостол Павел в Послании к Евреям, принесена раз и навсегда именно посредством этого Креста. Может быть, многие видели, что мы, в соответствии с древним церковным обычаем, не просто воздвигали Креста, а в это время поливали его святой водой. Это тоже очень древний иерусалимский чин, который сохранился во всех патриархатах: омовение креста. И он означает сразу многое. С одной стороны, он означает, что крестом даруется омовение грехов, и это символизировано было ещё при самой крестной жертве Спасителя, когда истекли кровь и вода. Мы, конечно, не можем поливать кровью, но та вода, которой мы поливаем, она сразу символизирует воду и кровь, которые пролились на крест, и через это произошло очищение грехов всего мира. Также мы можем вспомнить, что и сама вода таким образом освящается, потому что во многих чинах освящения вод, которые мы совершаем в разные дни церковного года, воды освящаются именно тем, что в них погружается крест…»
Естественно, антиклерикалы тут же завопили, что церковь хочет подгрести движение под себя, окроплять кресты святой водой и торговать ими в храмах, переведя из статуса сувенира в статус культового предмета. За всеми этими разговорами как-то забылся наш царевич, потому что спорящие стороны предпочитали вообще не упоминать повода возникновения этих крестов. Будто они стали вырастать на Руси от сырости.
Впрочем, кое-где звонницы уже окропляли святой водой. Как всегда, возник некий разнобой, но вот что характерно – никто так и не связывал эти знаки с императорской властью. Это было обидно, в конце концов.
А мы следили за перепалкой, порождённой нашим балаганом в таджикско-русском селе, и не могли ничего поделать. Исчез информационный повод, как теперь говорят, в лице царевича, которого где-то обрабатывали. Судя по всему, обсуждались какие-то условия его освобождения. Но с кем и какие?
Впрочем, я сходил в местную администрацию, состоящую сплошь из женщин средних лет и подал заявку на митинг. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Никто сроду никаких митингов в Баранове не заказывал. Разрешение тут же дали, робко поинтересовались, на какую тему будем митинговать.
– Закладка державного знака. Вы разве газет не читаете?
По смущённому их виду было понятно: не читают. К сожалению, я не мог пока назвать точной даты. Для митинга мне был нужен царевич, которого мы ждали с надеждой.
Ожидать всегда тягостно, ещё тягостнее ожидать непонятно чего. Я как мог старался занять команду подготовкой к приближающемуся Новому году.
Мы решили отметить по-домашнему, пригласив лишь гармониста Потапа с женой. Они с готовностью откликнулись на наше приглашение, и Оксана стала деятельно участвовать в подготовке. Она несколько раз заходила к нам, мы обсуждали – где поставим елку да что будет на столе, при этом мне все чаще начинало казаться, что во взглядах Оксаны, обращенных ко мне, таится некий призыв или обещание. Я не мнительный и хорошо знаю женщин. На меня «положили глаз». Поэтому я стал осторожным, не хватало мне тут, в Баранове, завести краткий роман с женою знакомого человека!
Хотя не скрою, в других условиях я вполне мог хотя бы посмотреть – что из этого может получиться. Игра затягивает.
И все же буквально за три дня до Нового года Оксане удалось меня подловить.
Молодежь села в «Зафиру» и укатила за ёлкой и подарками, а я остался на своем чердаке с ноутбуком. Сам я сидел на кровати, а компьютер стоял на табуретке рядом. Мобильник, через который я выходил в Сеть, висел у меня на шее. Я был в майке, потому что с утра сильно протопили печь и в доме было жарко.
Как вдруг я услышал, что кто-то карабкается по лестнице наверх. Входная дверь в дом здесь не запиралась по обычаю.
– Кто там? – окликнул я.
– А это я, – певуче произнесла Оксана, появляясь снизу в проёме люка, ведущего на чердак. – Не ждали гостью? Можно посмотреть, как вы тут живёте?
– Заходите, – сказал я, уже понимая всё дальнейшее.
Она осмотрелась, потом подняла за скобу и прикрыла крышку люка.
– Жарит печка… Хорошо тут у вас…
И присела рядом со мною на кровати, поскольку присесть было больше некуда. Я ощутил её горячее упругое тело. А она, выдержав паузу, обвила меня рукою за шею и притянула к себе осторожно, но властно.
– Не видишь разве, Данилыч, что я по тебе сохну? Приглянулся ты мне…
И свободной рукой она принялась гладить меня по груди, опуская ласки всё ниже.
В сорокалетних женщинах, требующих любви, есть роковая неотвратимость. Сопротивляться было бесполезно, а попросту отбывать номер – скучно. Тело моё, отвыкшее от женских прикосновений, отзывалось с готовностью, и мы погрузились в этот омут, полный жгучего сладкого яда.
Я достаточно адекватно описываю обстановку?
Меня взяли на живца, как пятнадцатилетнего мальчика, которого лишает невинности тридцатипятилетняя матрона.
Уже потом, накинув на себя платье, Оксана сказала:
– Ты не серчай, Данилыч. Очень изголодалась я. Мой околотчик в сезон справный. Как все барановские мужики. Колотят на два фронта. А зимой они в спячке, силу копят.
Я пожал плечами. Технология околачивания мне была все же не очень понятна.
Вскоре молодёжь привезла елку – не какую-нибудь из питомника, а настоящую красавицу из леса, ящик игрушек, гирлянду огней – и мы все принялись её наряжать.
Когда Оксана ушла, Лиза улучила момент и шепнула мне со всегдашним ехидством:
– Исповедаться Совести не хотите?
– Что ты имеешь в виду? – встрепенулся я.
– Да сами знаете. Это ж всем было видно, кроме вас. Даже Даша, на что ребёнок…
– Не хочу! – огрызнулся я. – У самой рыльце в пушку.
– А мы и не скрываем. Имеем право, – фыркнула Лиза.
То есть, полное разложение в войсках и аморалка. Боеспособность коллектива несла серьёзный урон.
Как вдруг пришло спасение.
...
