Но ни Галка, ни Андрей по этому поводу особенно не страдали. Во всяком случае, так думал я, их самый близкий друг и товарищ. Их отношения — нежные, как у брата и сестры, — казались мне совершенно естественными, и, как я полагал, они сами воспринимали их так же спокойно.
Впрочем, мне бы в голову не пришло задумываться об их отношениях, если б не трагедия, которая разыгралась в феврале 1969 года.
Катастрофа все изменила. Она навсегда убила мое спокойствие, а в конечном итоге… Да что там говорить — она лишила меня всего, что было в жизни.
Как сейчас помню то утро 15 февраля — ясное, солнечное… Это был первый солнечный день за всю зиму, и так радостно было думать, что скоро весна. Я торопился в оранжерею Ботанического сада, вприпрыжку бежал от самого метро — мы завершали проект, работали последние две недели, мы трое и доктор наук Зельдович, наш научный руководитель.
Но в оранжерею меня не пустили. Какой-то мрачный гражданин в темном плаще остановил меня при входе, спросил документы.
Удивленный, я начал обшаривать карманы в поисках удостоверения сотрудника ГБС. Не нашел — очевидно, забыл дома. Никто никогда не спрашивал у нас удостоверений — всех аспирантов сторожа знали в лицо, а Ботанический сад, по счастью, среди военных объектов не значился, так что пропускной режим особыми строгостями не отличался.
— А что случилось? Меня там ждут…
Сквозь стекло оранжереи я видел, как внутри двигаются люди в форме. Но мне было непонятно, что они там делают.
— Я — старший следователь прокуратуры, Дмитрий Николаевич Архипенко. — Пока я вытягивал шею, выглядывая в оранжерее своих друзей, мужик в плаще вытащил красную корочку и помаячил ею перед моим носом.
— Итак. Вы были знакомы с Галиной Рябоконь?
— Почему… были? — засмеялся я.
Я все еще ничего не понимал.
— Да, я знаю Галю. Мы вместе учились с ней. С ней и с Андрюшей Киреевым…
В этот момент я, наконец, увидел Андрея — его выводили из оранжереи двое мужчин в форме. У моего друга было странное лицо, как будто мертвое. Только теперь я начал догадываться — произошло что-то страшное.
Невольно я кинулся навстречу Андрею. Милиционеры бросились наперерез с какими-то предупредительными криками, задержали меня. Андрей же хмуро покосился в мою сторону и, не глядя в глаза… прошел мимо.
Между прочим, люди в форме крепко держали его за руки, но я осознал, что они обращаются с моим другом как с арестованным, только когда его запихнули в черную «Волгу», стоявшую на дорожке рядом с оранжереей.
— Что происходит?
Я ужасно растерялся. А этот самый Дмитрий Николаевич Архипенко вкрадчиво мне пояснил:
— Ваш, как я понимаю, друг… Ведь он же ваш друг, я правильно понял? Андрей Киреев задержан. Он последний видел покойную Галину Рябоконь вчера вечером. Пройдемте-ка… э-э-э… Антон Маркович. Побеседуем.
Он взял меня за рукав и потащил куда-то. Я совершенно ошалел и не сопротивлялся. Я его практически не слышал первые полчаса. Потом только начал складывать одно к другому, икс к игреку… Так и подобралось из разрозненных кусков фантастическое уравнение с чужими и неизвестными, до сих пор для меня не решенное и не понятое.
Рано утром 15 февраля 1969 года на территории тропической оранжереи Ботанического сада рабочий зеленых насаждений Николай Степанович Аксенов обнаружил тело аспирантки кафедры Ботанического сада Галины Рябоконь.
Девушка была мертва, но не сам факт смерти напугал сотрудника ГБС.
Человек в возрасте и бывший фронтовик, Аксенов многое на свете повидал, но даже его ужаснул вид тела. Лицо умершей было буквально обезображено жуткой гримасой то ли ярости, то ли отчаяния, кожа словно светилась насквозь, приобретя пугающий синеватый оттенок, руки и ноги скрючились под неимоверными углами, искореженные и вывернутые. Тело больше походило на сломанный старый манекен брошенный в пыльном углу.
— Кто мог такое сделать? И как?! Это ж какую силищу надо иметь! — поразился Аксенов.
Ему стало плохо, и он отошел на несколько метров в сторону от тела — подышать. Тут, в окружении тропических лиан, он и заметил знакомого ему Андрея Киреева — тот стоял, беззвучно шевеля губами, глядя куда-то в сторону. Он казался невменяемым, и Аксенов, раз окликнув молодого человека, не стал дожидаться ответа, а припустил к выходу — известить администрацию и вызвать милицию.
Следственная бригада приехала быстро. Вокруг стояли и шептались сотрудники Ботанического сада, а милиционеры и медэксперт вошли внутрь. Андрея коротко расспросили, и он отвечал, казалось, вполне разумно. Только говорил медленно, словно через силу. Да, он видел Галину Рябоконь. Да, они были здесь вместе вчера… Скорее всего, именно он последний человек, кто видел ее живой.
Между тем медэксперт обследовал тело погибшей. Он тоже был потрясен.
— Чем это ей руки ломали? — хмуро поинтересовался следователь, глядя на искореженное тело девушки. И услышал поразительный ответ медэксперта, рассматривавшего труп:
— Внешне — никаких следов. Похоже… судорога.
Медэксперт и сам был удивлен подобным открытием. Тело отвезли в морг для более тщательного изучения, и вскоре первые догадки вроде бы подтвердились: Галина умерла… от внезапной остановки сердца. Ни ран, ни синяков, ни следов насилия, ни каких бы то ни было ядов в организме не обнаружили.
То есть по всем существующим нормам жуткую смерть следовало признать смертью… естественной. Однако сам этот вывод казался противоестественным всякому, кто видел тело несчастной аспирантки.
Андрея Киреева долго и сурово допрашивали в прокуратуре, но выводы медэкспертизы подставили ножку следствию: нет состава преступления — нет преступления. Нет преступления — нет и преступника, так что по закону Андрея Киреева требовалось отпустить.
Но этот расклад не устраивал следователя прокуратуры. У него не было другой версии, а в естественную смерть Галины Рябоконь он поверить не мог. Произошло жестокое убийство! И следователь продолжал копать. Его сотрудники, получив установку, копали тоже — долго и старательно.
Андрей сидел в заключении; меня чуть ли не ежедневно таскали на допросы. Главным допрашивающим был, разумеется, сам Архипенко.
— Вы знаете, какую версию гибели Галины Рябоконь выдвигает ваш друг, Киреев? — спросил он меня как-то раз. Было почти семь часов вечера. Я приехал в прокуратуру после работы. Со всеми этими событиями и треволнениями я плохо спал, и потому безумно устал за последние дни. — Вы ему верите? — он требовательно смотрел мне в лицо, а я не понимал чего он от меня хочет.
— Какую версию?
Он усмехнулся и повторил:
— Анчар. Пушкина читали?
«В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
