Самое обидное, что все муки были напрасны: Костопарчев, въедливо расковыряв труп умершего, ничего, кроме диагностированного в карте заболевания, не отыскал в нем нового. Хотя от диагностированного покойник так скоро умереть не мог — по-любому у него в запасе было еще лет на десять возможностей.
— Практически здоров! — констатировал патолог. — Хотя и помер.
Если б не окровавленный фартук, Костопарчев выглядел бы точной копией военкоматовского врача. Такая стойкая убежденность в диагнозе характерна именно для этих двух видов медиков — военкоматский врач на медкомиссии и патологоанатом в морге.
— Но отчего же он умре? — невнятно пробормотал заплетающимся языком Максим Николаевич.
— Умре он… А я скажу тебе — отчего умре! Хочешь на спор? — хитро прищурился Костопарчев. Он раздухарился от живого общения с живым человеком и от выпитой водки и залихватски смотрел теперь на мир.
Максим Николаевич согласно икнул.
Тогда Костопарчев скинул оставшиеся ненужными кишки Пантелеймонова в поганое ведро, кое-как затолкал разлезшиеся по столу внутренности покойника обратно в грудную клетку, заметал наскоро разрезы на груди и обошел вокруг стола, задумчиво почесывая подбородок. Примерно так чешутся все Гамлеты в сцене с Йориком. Но Костопарчев — это надо признать — во всем был оригинал. Своего Йорика — Пантелеймонова — он не только потрогал, подергал и порезал, он его еще и понюхал. Зачем-то подошел к голове и понюхал губы и волосы.
— Точняк! — сказал Костопарчев. — От удара скончался.
— Сердце? — не понял Максим Николаевич.
— Не, электричество! Вон, смотри — волос паленый, чуешь? Ты занюхни!
Максим Николаевич послушно занюхнул и почему-то протрезвел. («Когда пьешь — надо портянкой занюхивать», — вспомнились ему добрые советы отца, сельского фельдшера.)
И тут в голове умного ординатора и аспиранта что-то щелкнуло.
«Господи! Да это ж японский адский агрегат!»
Максим Николаевич в секунду вспомнил все. И понял. Даром что пьян.
Не теряя времени на слова, он неизвестно, к чему — возможно, просто в качестве необходимой подпорки для ослабленных водкой ног — ухватил за рукав Костопарчева и потащил из морга, к лифту, наверх, к себе, в шестое отделение… Костопарчев от такого обращения слегка офонарел, но, приняв это за дружеские объятия, не сопротивлялся, смотрел с любопытством на происходящее.
Аспирант летел на всех парах — коридоры, лампы, темные углы и заспанные медсестры мелькали перед пьяными глазами, словно кошмарный сон без передышки. Максим Николаевич бежал спасать Лешку, а также и многое другое, наверно, что просто не успел еще осознать: честь коллег-медиков, честь своего отделения, достоинство и добрую репутацию больницы, а заодно и разум всех суеверных людей на свете…
Уму непостижимо — как много может спасти один человек, если только есть у него на это святая решимость!
Максим Николаевич успел вовремя. Он влетел в шестую палату, уронив на пол Костопарчева как раз в тот момент, когда санитарка на полставки тетя Манёня макнула тряпку в ведро, не снимая ее со швабры и, слегка отжав от грязной воды, готовилась шваркнуть аккурат под японской техникой для спасения жизни. Заграничный агрегат этот был включен в систему питания, но, поскольку инструкцию так и не сумели прочитать толком, замотанный в полиэтилен, стоял до поры у стены.
Две недели назад, когда в нем пытался разобраться техник Валерий, Максим Николаевич четко вспомнил, как этот Валерий был недоволен хитроумной политикой «проклятых япошек», которые «так запрячут провода, что хрен разберешь — откуда чего втыкать! Вот где у него, зараза, заземление, а?!»
Неграмотная тетя Манёня своей шваркающей шваброй, очевидно, нащупала в агрегате заземление и подавала его своим шварканьем аккуратно на шестую кровать. А все кровати в больницах были тогда железные.
Так раскрылась позорная тайна шестой койки шестой палаты шестого отделения. А в какой именно больнице это было — лучше не знать. К чему? Самое главное, что марксизм-ленинизм в этой истории победил всякую мистику. Пока что. О чем нам и сообщал заранее ласковый прищур дедушки Ленина с портрета.
Равновесие
МГУ, Медведково (записки энтомолога)
1986 год
5 сентября
Вернулся из экспедиции и первым делом — в институт. Печальные новости: из плана выкинули все дальние поездки. Говорят, денег нет. В науке недофинансирование. Неизвестно, что дальше будет. Замдиректора бодрый, советует ездить на дачу. В Подмосковье, мол, тоже полно насекомых. Какое невежество! Тем более, что у меня нет никакой дачи.
Что ж… решил привести в порядок результаты предыдущих поездок. Не помню, куда задевал коробки с пластинчатоусыми Melolontha? Спросить уборщицу Антонину — может, она вспомнит?
Странное происшествие: в институт ехал, как всегда, на троллейбусе. Какая-то женщина всю дорогу глядела на меня круглыми глазами. Как на знакомого. Похоже, ждала, что я к ней подойду. Чудно: с чего бы это?
8 сентября
Был в институте. Уборщица Антонина шарахнулась от меня, будто я у нее что-то украл. Странно. Может быть, не узнала? На вопрос о коробках с пластинчатоусыми Melolontha реагировала нервно. Толком ничего от нее не добился.
Утром в троллейбусе снова видел ту женщину. Вообще-то она молодая, почти девчонка. Лицо все в веснушках. Кого-то она мне напоминает? Забавная. Опять смотрела на меня во все глаза и, кажется, очень расстроилась. Не понимаю, почему мой вид ее так огорчает?
10 сентября
Сегодня ночью вспомнил, где могут быть жуки! Утром залез на антресоли и точно — нашел коробки с Melolontha. На радостях слетел с табуретки и чуть не сломал ногу. Решил отпраздновать находку, для чего пошел в магазин за пельменями. В магазине толпа, пельменей нет. Отстоял очередь, купил хлеба и пакет молока. Встретил у подъезда Генку Назарова, обрадовался и позвал на пельмени. Спохватился, что пельменей нет, извинился и позвал на чай. Назаров отвернулся и, что-то бурча, прошел мимо. Мне показалось, он на меня обижен. Это странно. Чем я мог его обидеть? Неужели — пельмени?!
12 сентября
В институте — новые слухи, один хуже другого. Говорят, зарплаты сотрудникам теперь повышать не будут. В связи с перестройкой экономика должна быть экономной, и потому все надбавки отменяются, премии тоже. Замдиректора всюду развесил плакаты про «ускорение». Сотрудники ворчат: «Ускорение за те же деньги», — но открыто никто не жалуется.
Уборщица Антонина уволилась. Со мной даже не попрощалась. И, кстати говоря, не вернула мне пять рублей, которые месяц назад занимала. Очень, очень странно. Совершенно на нее не похоже. Неужели я ее чем-то обидел?
Снова видел в троллейбусе рыжую девушку в веснушках. У нее удивительное лицо — такое приятное…
