«Затаишься, а потом будешь любоваться на главной площади, как он болтается на веревке».
Низкий тяжелый гул прошел над головой – то ударил большой колокол в монастыре. И сразу же зазвенели со всех сторон колокола поменьше, запели-заголосили, перекликаясь в воздухе над крышами, словно с ангелами переговаривались. Юлий вскочил, держась за живот, и побежал.
Самый короткий путь вел мимо монастыря через гончарный квартал и пустырь за ним, однако Юлий понесся обратно к тюрьме. Густой колокольный хор преследовал его по пятам, гнал вперед, как хорошая плеть.
В темном закоулке, где уже ничего не было видно и пришлось бы пробираться на ощупь, если бы Юлий не знал наизусть каждую кучу мусора, он затормозил. Глаза быстро привыкли к отсутствию света, начали различать что-то. Нищий добрался до мертвого оруженосца и стал торопливо срывать с него одежду. Тело уже пахло разложением, несмотря на царящую тут прохладу. Кожа убитого была мягкой, липкой и как будто расползалась под пальцами – или так только казалось? Стащив с трупа штаны, Юлий скинул свои портки. От нового наряда несло мертвечиной – или этот запах пропитал все вокруг? Нищий пригладил волосы и побежал прочь, поскальзываясь на отбросах.
Он мчался со всех ног, сбивая редких прохожих. Вслед ему неслись ругань и собачий вой. Вот и квартал, где обитали горожане с кое-каким достатком и кое-каким хозяйством. Пусто. Вот и улица. Никого. Юлий остановился, стараясь сквозь собственное дыхание услышать, что творится в округе. Кажется, все тихо. Он вздохнул с облегчением – и услышал этот звук. Заскрипели ворота, еле слышно простучали по засохшей глине копыта. Вдали, с того конца улицы, донеслись заунывное пение, крики, плач. Опоздал!
Из-за поворота на него вылетел всадник с лошадью в поводу. Юлий еле успел выскочить из-под копыт, отпрянув к канаве и чуть не свалившись в нее.
– А я?! – крикнул он, бросаясь следом. – Вот я! Меня возьмите!
Сердце колотилось, выпрыгивая из груди и застревая в горле, дыхание сбилось. Юлий бежал наравне с конем, вцепившись в подпругу. Рыцарь, не сбавляя ходу, схватил нищего за ворот:
– Отпусти, болван! Отпусти, кому говорят! – И одной рукой поднял рослого юношу. – Ногу перекидывай!
Юлий плюхнулся в седло кобылы, схватившись обеими руками за луку.
– Ногу в стремя!
Юноша попытался нащупать ботинком железяку, но та болталась во все стороны. Его затошнило.
Свернув на соседнюю улицу рыцарь остановил коня. Лошадь под Юлием тоже встала, так что он, резко качнувшись вперед, чуть не выпал из седла.
– Ногу в стремя, – повторил Арчибальд. – Где твой подземный ход?
Глава третья
Ставни были распахнуты, горячий воздух густым потоком вливался в комнату – и все равно Алиция мерзла. От спрятанной под огромными гобеленами каменной толщи тянуло холодом и сыростью – или юной фрейлине так только казалось? Она сидела в кресле и кутала плечи в мех. Совсем недавно от нее вышел любовник, умелый, нежный и страстный, а она после его посещения чувствует себя последней апельсиновой коркой. Выпита! Выжата! Брошена!
И сама во всем виновата. Зачем тогда она посмеялась над Канервой? Лорд Мельсон был у ее ног – о, этот бешеный взгляд! Как дрожит сердце от одного воспоминания о нем!
За прошедший год она столько узнала о науке любви – но ни разу не испытала любви. Лучшие мужчины королевства побывали в ее кровати, осыпали ее поцелуями и дарами – но ни разу не пришел единственный любимый и по-настоящему желанный, он, Канерва. Да, поначалу она почти забыла его в новых для себя утехах. Но время шло, и душевная пустота вытесняла удовольствие. Сегодня ничего не осталось, кроме тоски. Не броситься ли с башни? Канерва после той их беседы, сплетничают фрейлины, ни разу не был с женщиной. Может, он до сих пор помнит Алицию? А что он никогда не обратит на нее взгляда – так мужчины самолюбивы без меры. Он был обижен, даже, вероятно, оскорблен – хотя что обижаться на правду? Но если ни разу... за год... при том что раньше он ни одной женщины не пропускал... Это ли не свидетельство тайной любви к ней? Алиция пойдет к Канерве, падет перед ним на колени и попросит прощения за те резкие слова. Объяснит, что они были сказаны исключительно от робости и гордости. Расскажет, как живет без радости в душе и вспоминает исключительно его. Сердце Канервы растает, и он заключит ее в объятия. Алиция вернет ему интерес к жизни. Он больше не будет таким несчастным, злым, замкнутым...
Девушка вскочила, скинула мех. Время к закату, где лорд Мельсон может находиться? В последнее время он почти целые дни проводит за работой. Раньше, когда Канерва служил главным егерем, найти его было легче: если он не уезжал готовить охоту для короля, то всегда бродил по дворцу в поисках развлечений, то есть женщин. Флиртовал в пиршественном зале, зажимал дам по темным углам и коридорам, тискал в будуарах... А она, совсем еще юная и наивная, только что привезенная отцом во дворец, сидела в комнате среди подружек и думала только о Канерве.
«Отвлеклась!» – спохватилась Алиция. Лорд Мельсон либо у короля на докладе, либо на конюшне, готовится отъехать по поручению его величества, в казармах или же в караульном помещении в тюрьме, куда он частенько наведывался последнюю неделю. Не завелась ли у него там...
Схватившись за голову и тут же отдернув руки – не испортить прическу! – девушка подняла колокольчик.
На бешеный трезвон из соседней комнаты выполз, пошатываясь, паж.
– Лисс! Где служанка? Ты что там делал? – накинулась на него Алиция.
– Тише, сестренка, – сиплым голосом отозвался тот. – Спал я, не видишь?
– Почему у меня? Куда Глору дел?
– Не кричи, башка раскалывается. – Смазливый мальчишка натянул на взлохмаченные кудри помятый берет, потер покрасневшие, опухшие веки. – Я ее на кухню отослал, болтала много. А мне отдохнуть надо было: сегодня дежурю в приемной.
– Опять игра на всю ночь? – нахмурилась Алиция. – Небось завтра припрешься денег просить? Заруби на носу, Лисс: я тебе не королевская сокровищница.
– Оно и видно, – хмыкнул паж, присаживаясь на край кресла. – Есть что сожрать?
– Если найдешь кое-кого – дам, – пообещала Алиция, хотя в ее комнатах не было ни крошки хлеба.
– Кого? – удивился брат. – Ты всех любовников перебрала, остался только король.
Алиция, покраснев от гнева, вцепилась наглому мальчишке в вихры, так что тот взвыл от боли. Соскочив с кресла, он присел, схватившись за пальцы сестры, стараясь разжать их. Бархатная шапочка свалилась пажу под ноги.
– Тунеядец! Лентяй! Мот! Зачем только отец привез тебя сюда! Да чтоб я по своей воле пошла в кровать к этому старому паршивому уроду! Ни за какие блага в мире! Я не шлюха, а придворная дама, болван!
Тяжелая ткань у входа качнулась, вошла служанка с подносом, на котором стояли миска с мясом, деревянная тарелка с крупными ломтями хлеба и лежали несколько яблок.
