Бенду окутывают потоки света и огня, они исходят из всего тела, освещая пространство вокруг, гудя, как пламя в печи кузнеца. Бенда садится, помогая себе руками. Бенда улыбается. Наклоняется к Кривому и говорит:
– Я прощаю вас! Умрите с миром!
– Ничего не слышу... – хрипит Кривой, но по его лицу расползается улыбка. Оно светлеет. Веки дрогнули и упали, но и в закрытых глазах продолжает бушевать настоящее солнце.
Бенда встает, расправляет плечи, разводит руки в стороны. Арчибальд видит эту пламенеющую фигуру и соскакивает с коня.
– Что же вы? – кричит что есть сил Канерва, стараясь перекрыть рев огня. Из-под пожара света вытекает струйка расплавленного золота. – Уходите! – И он каблуками ударяет лошадь. Та рывком трогается с места и мчится в проход, на который визжащая от ужаса Алиция показывает пальцем.
Рыцарь, пригибаясь и прикрывая волосы руками, идет, прорываясь сквозь стену орущего светом жара. Волосы трещат, одежда дымится.
Бенда кричит, но за ревом огня слов не разобрать. Бенда поднимает руки – и яркое пламя, настоящее светило, заполняет пещеру, рвется под потолок, лижет висящий там шар. Золото тает, как лед на летнем солнце. Арчибальд видит, как на нижней части огромного слитка набухают капли, каждая размером с бочку. Они вытягиваются, тяжелые, закругленные на торцах, и Арчибальд замечает, что Бенда стоит под такой каплей. От Бенды расходится бушующая плазма, смерч огня, жара и света, сжигая все вокруг. Арчибальд кричит, но сам не слышит собственного голоса.
В плечо тыкается что-то мягкое. Арчибальд быстро оборачивается: конь стоит за ним, не отходит от хозяина.
– Беги! – машет рыцарь, шаг за шагом продвигаясь в буйстве огненной стихии, преодолевая безумную пляску солнечного пожара. Конь, пригнув голову, ступает следом.
Капля золота набухла до размеров башни и висит на тонкой нити плавящегося металла. Она начинает падать. Бенда кружится на месте, раскинув руки, раскручивая вокруг себя смерч огня.
Арчибальд поворачивается, хватает поводья, взлетает в седло и сжимает коленями бока вороного. Конь, будто только того и ждал, срывается в самое сердце взбесившейся стихии, мчится, не касаясь копытами раскаленной золотой лавы, красной, как солнце на закате, шипящей, как целое гнездо кобр. Он подобен огненному демону, и рыцарь проскакивает на нем крутящуюся стену пламени, вознесшуюся до самого потолка. Огромная капля расплавленного металла падает, на лету вытягиваясь и уплощаясь. Рыцарь хватает Бенду под мышки и бьет коня каблуками. Вороной, застывший на миг посреди пожара, рвет с места и мчится прочь. Пещера содрогается: на пол рушатся тяжелые капли жидкого золота. Рыцарь, прижав Бенду к шее коня, вцепился в гриву, а конь летит, едва притрагиваясь к земле.
– Вот они, вот они! – визжит Алиция, вытягивая руку и подпрыгивая. Канерва придерживает ее за плечи. Они стоят в проходе, повернувшись к выходу, и смотрят в отверстие, где бушует и ревет пламя. Оттуда вырвался черный конь, на котором, пригнувшись, скачут Арчибальд и Бенда.
– Кто, кто мне объяснит, что здесь происходит?!
У девушки краснеет нос, она всхлипывает – и вот уже рыдает, припав к груди Канервы. Тот смущенно гладит ее по спутанным волосам и оглядывается на Арчибальда.
– У вас ресницы обгорели, – говорит он.
Рыцарь машет им, не останавливая коня, и проносится мимо. Канерва, обняв девушку за талию, трогается следом. Бенда светится, но больше не горит. Обвисая на руках Арчибальда, Бенда глупо и блаженно улыбается, бессмысленно глядя вокруг.
Глава пятнадцатая
Кривого ославила портовая шлюха, еще когда он был простым громилой. Ребята пришли в бордель развлечься. То ли день был неудачный, то ли что-то не сложилось, однако Кривой, тогда просто Аласт, отказался платить за услуги. «Эй, громилы! – крикнула девка, спускаясь за Кривым в зал, где веселились другие бандиты. – У вашего дружка хрен кривой!» Посетители и шлюхи замолчали, стало тихо и слышно, как запахнула халат наглая девка. Кто-то из парней хихикнул. Слегонца. Надо было видеть лицо Кривого. Он повернулся к опозорившей его шлюхе – и она свалилась, хрипя и булькая горлом, бесстыже раскинув голые ноги. Кривой встал над ней, расстегнул штаны. Он сказал: «У меня кривой хрен. Тот, кто засмеется, – покойник». И метнул окровавленный нож в парня, который усмехнулся. Парень стал покойником не хуже шлюхи. А потом Кривой вырезал весь бордель и ребят из своей банды. Дом потом сожгли вместе с трупами, но недобрая слава как-то просочилась, и Аластер стал Кривым Пальцем – двадцать первым пальцем. Однако так как и за Пальца никто дольше суток не жил, в глаза Кривого иначе, чем Аластом, никогда не называли.
* * *
В монастырской келье горела на столе свеча, за столом, перед грудой свитков и листовых пергаментов, сидел старый сморщенный монах. Капюшон черной, подпоясанной веревкой рясы был откинут, на месте тонзуры у старика наличествовала естественная лысина, обрамленная у висков двумя пучками седин. В дрожащих, скрюченных от подагры пальцах монах держал перо. Свиток перед ним, с одной стороны удерживающийся в развернутом виде старой каменной чернильницей, наполовину покрывали ряды мелких аккуратных букв.
– Еще брат Франциск сообщает, что третий сын турецкого султана заболел оспой, заразившись от дочери нашего посла. Некий лекарь Би Дао исцелил сына турецкого султана одним взглядом. А дочь посла вылечил, не заходя к ней в комнату: по случаю сильной жары непривычная к ней девушка лежала без покрывала и даже без исподнего, из-за чего к ней не пускали врачей, и она была обречена на смерть, если бы не сей удивительный лекарь. Не знаю, достоин ли случай того, чтобы его занести в хронику. Похоже на вымысел, но если это и правда, то достаточно легковесная. Как ты считаешь, глубокомысленный отрок?
На скудной постели монаха сидел Юлий. Висевшую над ним сбитую из трех досок полку заполняли старые пожелтелые свитки. В одном из них сплел паутину черный мрачный паук.
– Поистине мало отношения имеет эта правда к истории нашего города, – ответил он, болтая голыми ногами. Лохмотья едва прикрывали жилистое тело, впрочем, он от этого не страдал: на улице стояло лето, и любой другой наряд только причинял бы неудобства по нынешней погоде.
– Однако стоит ли пренебрегать золотом, если оно лежит не на дороге, а на обочине? – возразил старик, почесывая лысину. – Если действительно есть подобная лекарю имярек личность, то она должна попасть на страницы моей летописи в назидание потомкам. Вот если бы я знал больше об этом человеке, то мог бы посвятить ему целый отдельный рассказ, который, несомненно, был бы поучительным. Однако такая история... к чему ее присовокупить? К какому событию приурочить? Как ты мыслишь об этом?
– А не помните ли вы, святой отец, рассказ брата Валлиа из Александрии о мудреце Банаде, который... что он там натворил?
– Остановил Черную смерть, – спешно перекрестившись, ответил старик.
– Ведь это, я так предполагаю, один и тот же человек.
