Вот только сделать это было невозможно. И собственными правилами приходилось пренебрегать. Особенно сейчас, когда она, наконец-то, решилась покончить с нечистью, которая питалась именно толпой. Эмоции людей толпы были необходимы твари, как воздух или еда. Вот именно, людей толпы. Тех самых, для которых в разные эпохи придумано очень много названий. Как правило, очень добрых. Например, «чернь». Или же — «быдло».
«Быдло!» — с отвращением прошептала Жаклин, словно бы сплевывая это слово. Среди тех, кто гнался за счастьем и находил собственную смерть, других и не попадалось, да и быть не могло. Только быдло, которое уверили, что оно вытянет счастливый билет.
Просто так, «на халяву», как принято говорить в этой стране, ныне избранной полем деятельности для нечисти. Быдло легко становилось МЕЧЕНЫМИ. И умирало, так и не сознавая, что, собственно, приключилось. Ну, или же МЕЧЕНЫЙ умирал после встречи с Жаклин — тем более, не понимая ничего, но, по крайней мере, почти безболезненно.
Для поиска МЕЧЕНЫХ Жаклин и приходилось поступаться собственными правилами. Пожалуй, будь ее воля, она села бы в электричку и уехала бы куда-нибудь в Павловск — подальше от Петербурга с его шумом и толпами на Невском, от людного метро и толчеи в универмагах. Пожалуй, она уезжала бы туда рано утром, а возвращалась бы в город поздно вечером, весь день гуляя по старинному парку. Но в это время тварь из далекого города в Европе будет вытягивать энергию и жизнь из очередных жертв. И ее пиршеству Жаклин должна помешать. Иначе и прогулка по безлюдным аллеям парка, и одиночество будут ей не в радость.
Неважно, что жертвами становятся искатели «счастливого билета», люди толпы, «чернь». Во-первых, и в толпе изредка попадаются люди — ведь не все жертвы твари были такими уж пропащими. Жаклин, при всей ее огромной «любви» к человечеству, отлично это понимала. Может быть, кто-то, к примеру, решил «заработать» денег на лечение — и даже не для себя, а для близких. Можно сколько угодно издеваться над любителями «халявы», но ведь не каждый может своим горбом заработать на дорогую операцию. Или на то, чтобы жить в нормальной квартире. Вот и хватаются люди за соломинку, полушутя заполняют анкету, надеясь на чудо в самом глубоком уголке души. Их желание сбудется. Со всеми «побочными эффектами», разумеется.
Во-вторых, «соискатели счастья» нужны твари только сейчас — для поддержания энергии. А потом будут и другие жертвы — если источник энергии для твари вовремя не рассмотреть и не уничтожить. И вот среди них наверняка окажется немало вполне достойных людей.
Поэтому нечего и думать о поездке в Павловск, не говоря уж о более далеких путешествиях. Об этом и мечтать нельзя. Точнее, уехать-то как раз, возможно, и придется — чтобы лицом к лицу встретиться с уже достаточно выбитой из равновесия тварью, если та не пожелает покинуть место своего обитания. А уж потом можно отправляться куда угодно, если «потом» наступит вообще.
Конечно, Жаклин отлично знала, как теперь зовут тварь. Но человеческие имя и фамилия никак не вязались в ее сознании с образом нелюди. Каким бы именем ни звалось существо, выкачивающее из людей их энергию и саму жизнь, человеком оно уж точно не было.
…Жаклин вышла из вагона метро в вестибюль, осмотрелась. Мимо нее, едва не задев корзинкой, прошла полноватая женщина. Из корзинки, закрытой марлей, донесся жалобно-испуганный мяв. Вероятно, кота везли с дачных гулянок домой, в городскую квартиру. Должно быть, хозяйке пришлось изрядно попотеть, гоняясь за зверем по грядкам и клумбам.
«Ну, хорош плакать, приятель, успокойся», — Жаклин невольно коснулась сознанием кота, и тот и в самом деле затих на дне корзинки.
И как раз в этот момент — Жаклин была уверена, что ей это не почудилось — она заметила что-то настораживающее. Пассажир (или пассажирка), садившийся в вагон, МЕЧЕНЫМ не был. Просто его аура сильно отличалась от того, что обычно можно встретить у людей. Такой могла предстать перед посвященными и сама Жаклин — если бы не было долгих лет, научивших ее не выделяться ничем, никогда и ни для кого.
МЕЧЕНЫХ здесь не оказалось, поэтому Жаклин решила добраться до пересадочной станции. Уж там-то, в толпе, она обязательно встретит сегодняшнюю жертву.
Жаклин тяжело вздохнула. Пожалуй, нелюбовь к толпе у нее с юности. Слишком хорошо она все помнит — например, бешеную толпу в «городе света».
Давно все это было, пора бы и позабыть — да как-то не получается. К тому же, именно тогда она и увидела впервые тварь. Только, разумеется, не могла понять, кто перед ней.
Париж, 21 января 1793 г.
— Везут, везут! — прошелестело по толпе.
В задних рядах началось какое-то движение, оно передалось тем, кто стоял ближе к помосту. Жаклин больно наступили на ногу, тут же она услышала:
— Простите, гражданка!
Сказавший это человек даже не посмотрел на нее, его мысли были заняты совсем не этим — похоже, он решился протолкаться к самому помосту.
И не он один. Уже через минуту Жаклин почувствовала, что ее сжали со всех сторон. Ей неожиданно захотелось выбраться из этой душной толпы. Людской толпы, пришедшей посмотреть, как будут убивать человека.
Честно говоря, все слова о миге, который запомнит история, о последователях Брута, казнящих тиранов, ее нисколько не трогали. Такие речи горланили студенты на собраниях секций, и к ним можно было не прислушиваться. Те, кто поумнее, разъяснял на тех же собраниях, что казнь предотвратит большую кровь, что республика в опасности, и в такое время на одной чаще весов — жизнь всех, на другой — жизнь одного-единственного человека.
Речи выслушивали, ораторам аплодировали — а теперь, в это холодное январское утро толпа горожан пришла на площадь Революции, в центре которой стоял помост со странного вида механизмом. Помост оцепили национальные гвардейцы в своей сине-бело-красной форме. Но и без них от сочетаний синего, белого и красного цвета рябило в глазах — ленточки или кокарды этих цветов виднелись почти на всех.
Даже Жаклин ими не пренебрегла — прикрепила к платью патриотическую кокарду. На всякий случай.
Командир гвардейцев скомандовал что-то подчиненным, и те начали легонько теснить толпу. Напирали, впрочем, не сильно — ведь и гвардейцы, и их командир, и любой уличный зевака — все они были ГРАЖДАНАМИ, равными среди равных. Гражданином ныне звался даже тот, чья голова должна была слететь с плеч — правда, был он ОСУЖДЕННЫМ гражданином.
— Ну что, скоро там? — бодро выкрикнул кто-то из зевак, обращаясь к гвардейцам. — А то уж заждались этого кровопийцу!
— Вчера он кровушку пил, а нынче из него кровушку выцедим! — заверил его приятель.
— Тише, спокойней, граждане! — увещевал один из гвардейцев расходившихся зевак. — Все увидите!
А теперь — шаг назад, граждане! И еще! Вот так…
Толпа еще раз колыхнулась, и Жаклин оказалась плотно притиснутой к какой-то гражданке — судя по заплатанной одежде, та была из самых низов, из «добродетельных домохозяек», у которых дома, в общем-то, и не было — уж, скорее, конура.
