– Можно тебя спросить, зачем ты так много работаешь? У тебя что, какие-то долги, о которых я не знаю? Или еще что-то? Ты совсем со мной не разговариваешь. И не только со мной. Марьяна подавилась печеньем, закашлялась (сладкие крошки оцарапали горло) и принялась довольно нескладно, даже по ее мнению, врать:
– Коль, ну понимаешь, на ремонт надо, и потом Юрке через год поступать, дачу хотели купить… Деньги лишними не бывают. Глупый вопрос.
– Ответ еще глупее. Ну и что? Ты полагаешь, что именно тебе надо эти деньги заработать? А меня не учитываешь?
– Колюшка, ну ведь ты и так выложился – квартиру бабке купили, отремонтировали, перевезли – это практически все ты… Я только на еду и одежду зарабатывала. Что ты наезжаешь на меня? Я что, что-то плохое делаю? Я просто работаю! – «Действительно, а что я плохое делаю. Ведь ничего – убедить надо было прежде всего себя, – вспомнила Марьяна, так советовала замдиректора Ирина Ивановна на тренингах, – остальные подтянутся».
– Именно. Как ломовая лошадь. И зачем?
– Для семьи. Мне тебя жалко. В дело надо вкладывать, развиваться… («Нет, все-таки установка не работает. Голос звучит как-то жалко», – оценила себя Марьяна со стороны.) Оборотный капитал, ну и все такое, в общем, работа на будущее… – продолжала бубнить («блеять», как она называла «стажерские» речи в таком стиле)
Шахновская, все больше и больше чувствуя себя виноватой. От этой вины она пряталась весь месяц, и вот она ее настигла на собственной кухне в лице любимого мужа, который сейчас пытался разобраться, почему она выпала из жизни семьи стремительно и совершенно необъяснимо. Кажется, он за нее боялся. Или подозревал? Непонятно. Марьяна принялась внимательно разглядывать лицо Николая, прислушиваясь к интонациям его голоса. Интонации настораживали:
– А не надо за меня решать и меня жалеть. Я уже вполне взрослый. Сам за себя отвечаю. С делом все в порядке, деньги на развитие есть. К весне помещение под мастерскую выкуплю. А потом и склад. Так что, повторяю, жалеть меня не надо. Себя пожалей. Без дураков, Марьяна! Пощади себя! Работа нервная, неблагодарная, а ты в нее по самые уши влезла! Ни я, ни дети тебя совсем не видят, ну это ладно, сантименты, нас с ложечки кормить не надо, сами кого хочешь накормим. Даже если про нас мама забыла, все равно ее любим. По части быта никаких претензий. Но объясни, зачем женщине, у которой все есть, так вкалывать? Новая машина! Квартира на Таврической! Круто! Ты всего уже добилась. Одежда? Украшения? Не понимаю. Ты же непривередливая, к тряпкам равнодушна – да у тебя даже серег нет. Боишься, что все разом кончится? Деньги иссякнут? Это абсурд! Я не пью, в казино не играю. Дети тоже ни в чем плохом не замечены. Я не понимаю этой твой лихорадки! Чего тебе не хватает, жена? За Юрика беспокоишься? Зря! Поступит твой Юрик, никуда не денется. Хоть на бюджетный, хоть на платный. Не проблема. Он за Мишкой в «Муху» собрался, ты, кстати, в курсе?
– Нет. А почему в «Муху», а как же компьютерный дизайн? Зачем же тогда на курсы ходил? – Разговор перешел на детей, напряжение понемногу спадало.
– Вот видишь, родная, ничего-то ты про нас не знаешь! В «Муху» на факультет компьютерного дизайна. Лучший в городе. У него пойдет, вкус есть, мозги неплохие. Рисунок ему подтяну к следующему лету. Думаю, не хуже, чем старшенькому. Остальное у Юрика нормально, надо будет – репетитора наймем. Из-за дачи? Глупо. Тем более я все-таки надеюсь, что мы не дачу купим, а домик за городом построим, как мечтали. Я недавно рисунки старые нашел, помнишь, ты фантазировала, а я рисовал? Мишке показал – сказал «Класс!» Знаешь, сколько у нас с ним идей родилось! Я тебе покажу как-нибудь. Такое, Мариша, не купишь! Или уж очень задорого.
Коля встал, присел на подлокотник Марьяниного кресла, прислонившись к ее плечу, муж был высокий, но худой, кресло даже не накренилось. Осторожно погладил жену по стриженой голове и неожиданно серьезным тоном спросил:
– Так что же с тобой происходит? Хватит увиливать, рассказывай! Я уже все мозги сломал, Марьяна, про тебя думая! Давай колись. Я же не враг.
Марьяна съежилась под его рукой, приготовившись молчать, как партизан на допросе: «Не враг, друг, самый дорогой и любимый. Поэтому и не расскажу ничего, потому что, если бы ты мне ТАКОЕ рассказал, я не знала, как и пережить. Потому что я хочу, чтобы ты любил только меня, и ты хочешь того же». Она поежилась, нервные мурашки забегали под свитером, щеки начали предательски гореть… Глубоко вздохнула: Коля ждет, просто так не отстанет, значит, отвечать что-то надо:
– Ничего особенного. Работаю. Сделок много, новые стажеры сплошь дураки, а опытные агенты зашиваются. И я с ними. Зачем ты меня мучаешь, Коля? Что тебе не нравится? Что, с тех пор как ты поднялся, жена работать не должна? Я так не могу. И не хочу. Думала, ты меня знаешь… Обидно.
Она посмотрела на мужа. Николай резко встал с подлокотника и присел на корточки рядом с креслом, заглянул в лицо жене:
– Душенька моя, я понимаю, ты человек ответственный и азартный, но нельзя же так! Посмотри на себя – с лица спала, бледная, синяки под глазами, во сне разговариваешь…
Марьяна вздрогнула:
– Во сне разговариваю?
– Да. Прошлой ночью встала с закрытыми глазами, походила, походила по комнате и опять легла. Жена, я за тебя боюсь.
– И что я говорила?
– Что-то про квартиры, один раз даже по-английски: «Can I help you? Can I help you?», кажется. Кому помогать-то собралась? Трущобы в Лондоне расселять?
– Ужас какой!
– Да уж. Меня тут одна мысль посетила… Даже не знаю, как у тебя спросить… Опасаюсь бурной реакции… Ну и вообще, неловко такое спрашивать…
«Так, все. Дошли до главного». Мысли Марьяны заметались, как мыши. Внутри все похолодело, словно в детстве, когда бабушка пыталась понять, куда делась банка вишневого варенья, благополучно съеденная внучкой вдвоем с подружкой. Тогда старушка поискала, поискала и решила – не было никакой банки. Обошлось. Но она хорошо запомнила ту ледяную смесь стыда и страха, что жила в ней несколько дней, пока продолжались поиски. Варенья девочка больше украдкой не ела – очень уж неприятным оказалось это состояние пусть непойманного, но все-таки воришки. А может, бабушка и догадалась, куда пропала баночка, но разбираться, ругать внучку не захотела. Пожалела. Мать тогда активно вила новое гнездо… Никто не знает. Вот и сейчас в голове взорвалось: «Догадался. Понятно, к чему весь разговор». Рука с чашкой мелко задрожала. Марьяна закаменела в кресле, стараясь казаться как можно более спокойной. Но Коля все равно заметил. Они всегда очень хорошо чувствовали друг друга. Все годы их малооблачной семейной жизни:
– Ты что?
– Ничего, – Марьяна досадливо дернула плечом, – спрашивай.
– Напряглась-то как! Марьяша?
– Ничего, ничего. Все нормально.
– Нет, не нормально. Я тебя такой никогда не видел. Честно говоря, я уже жалею, что этот разговор затеял.
– Так уже затеял! Хватит тянуть кота за хвост, спрашивай же наконец. – У Марьяны, как это часто бывает у взвинченных людей, злость мгновенно заменила страх. «Спросит – все скажу, будь что будет, может, полегчает! Не могу больше с этим жить. Не могу, не могу! Сволочь я. Сама знаю, что сволочь. Пусть будет хуже, так мне и надо».
