Он участвовал в собраниях первых христиан. Говорил и спорил о вере, которая стала стремительно распространяться по Земле. И уже сейчас он видел, как много людей видят в ней очередной способ наживы. Голый песок. Голый песок, и больше ничего не останется от таких желаний. Ему хотелось в это верить. Но на самом деле здесь будет все так, как и в других мирах. Походы во имя веры. Убийство, смерть.
Он допил остатки воды и вновь устремил свой взгляд на пустыню. Глаза слипались. Очень хотелось заснуть. Половину прошлой ночи он провел в молитвах и размышлениях. Такая жизнь нужна. Хотя бы одна. Без меча в руке. Без бесконечного пути, в котором не знаешь, будешь ли жив завтра. Такая жизнь была ему нужна как начальная в этом мире.
— Антоний!
Он обернулся. К нему брел молодой человек. Черные кудрявые волосы. Белые одежды. Его имя было Савваф. Вернее сказать, такое имя он дал ему сам. На языке Первых оно означало «желающий знать». Он считал себя учеником Антония. Конечно, тот никогда не рассказывал ему, кто он на самом деле. Но учил многому. В том числе как лечить и изгонять бесов. Много они говорили и о Боге. Савваф больше спрашивал. Антоний как мог разъяснял. Разъяснял, чтобы было понятно девятнадцатилетнему человеку.
— Антоний, я принес еды и питья.
— Спасибо.
— Мы будем сегодня снова беседовать?
— Савваф! Сегодня мой последний день. Бог явился ко мне во сне и сказал, что этой ночью я умру. — Антоний соврал. Но как еще он может объяснить, что знает в каждой из своих жизней день смерти.
Савваф опешил. Он положил свой дорожный мешок на землю и сел.
— Я стар, Савваф. Я прожил хорошую жизнь. Теперь мне пора.
Ветер трепал дюны. Песок вздыбливался и складывался в причудливые узоры. Как книга. Эту книгу он писал на песке. Книгу своей жизни. Книгу, которую никто и никогда не прочитает. О добре и зле, о Боге и дьяволе. О смысле жизни. Людям нужны чудеса. Только чудеса, и больше ничего. Так легко можно стать святым, слишком легко. Савваф молча сидел рядом с ним и глядел вдаль.
Может быть, про Антония когда-нибудь напишут. Он роздал бедным все добро. Постился и изгонял бесов. Он был праведником и умер как праведник. А он всего лишь ушел из дома, оставив все полагающееся имущество сестре, и жил на подаяния. Изредка бывал у сестры. Она смотрела на него странным взглядом — как на прокаженного, но ничего не говорила. А что сказать-то? Если брат и так вместо приданого оставил ей все нажитое родителями состояние.
Савваф молчал. Он вообще был молчалив. Редко сам что-то рассказывал, больше спрашивал. И Антоний про него знал не очень-то много. Родом Савваф был из богатой семьи. Средний сын. Семья христианская, походы к Антонию одобряла. Ожидала, что средний сын станет священником. А Савваф все ходил к Антонию. Учился одним лишь словом лечить болезни и изгонять бесов. Он был талантлив. У него был настоящий дар. Савваф никогда не спорил и принимал все как есть, не ученик, а послушник получался из него.
Больше всего его интересовало изгнание бесов. В пустыне в бесплодном облике их бродило много. И люди часто страдали от них. Савваф жадно запоминал молитвы, знаки, ритуалы. Антоний был доволен. Здесь он оставляет хорошего преемника.
— Что молчишь, Савваф?
— Думаю, Антоний.
— О чем?
— О твоем уходе.
— И какие мысли тебе приходят в голову?
— Мне жаль.
— Ни о чем не жалей. Я уже говорил тебе: ни о чем никогда не жалей. Все, что случается, должно было случиться. Это часть пути. Помни, каждая минута, которую ты живешь, приближает тебя к Богу, если ты идешь правильным путем.
— Я боюсь, Антоний.
— Чего?
— Если ты уйдешь, то я сам не смогу изгонять бесов.
— Твоя сила не от меня — от Бога. Пока в тебе горит огонь веры, ты можешь все. Имей мы ту Веру, что имел Иисус, мы только силой своей мысли заставили бы зацвести пустыню. И здесь поднялись бы тенистые сады и зажурчала вода. А вера наша сейчас похожа именно на пустыню. Ветер носит песок. И этот песок — наши сомнения.
Небо потемнело. Над пустыней нависли тучи. Надвигалась буря.
— Пора.
— Тебе пора умирать?
— Да. Надвигается буря. Я хочу умереть в ее сердце. Появился обычай почитать тела святых. Ты знаешь, меня тоже причисляют к ним.
— Но ты же и есть святой.
— Я человек. Так вот. Я не хочу, чтобы кто-то поклонялся моему телу. Это неправильно. Пусть поклоняются Богу. Я всего лишь посредник. Я человек. И мне пора, Савваф. Пусть Бог будет милосерден к тебе. Сила да остается с тобой. Изгоняй бесов, лечи больных. Только об одном прошу: всегда помни: ты просто человек. И проси у Бога. Он слышит. Часто мы просим лишнее, лишнее для своей души, и Он в милосердии своем освобождает нас от этой тяжести. Проси того, что просит не тело, а дух, и Бог поможет тебе.
Антоний оперся на палку и зашагал в глубь пустыни. Там, где было сердце надвигающейся бури.
Савваф провожал его со слезами на глазах. Он смотрел, как высокая, угловатая фигура уходит все дальше и дальше. Он стоял и смотрел. Пока небо не стало совсем черным.
Олег. Обычный день
По привычке, сложившейся за последние годы, Олег проснулся ровно в половине седьмого утра. В комнате звучала неторопливая готическая музыка, издаваемая музыкальным центром, в данном случае играющим роль будильника. Олег открыл глаза и огляделся по сторонам. Все было как обычно. Он перевернулся на бок, поскольку имел обыкновение спать на спине, зевнул, а затем, резко откинув в сторону одеяло, встал с постели. Пригладив пятерней длинные волосы, он проделал несколько простых упражнений из Шайтэ. Затем пошел на кухню, чтобы приготовить завтрак. Хотя ничего особенного готовить и не требовалось, поскольку завтрак был заблаговременно приготовлен и оставлен в холодильнике тетей Зиной. Олег лишь порезал овощи и вымыл яблоко.
Поставив чайник, он приступил к трапезе. Музыка продолжала литься из спальни. Она ничуть не раздражала Олега, даже вносила какую-то толику изысканности в завтрак на кухне. Тем более что он мог припомнить те далекие времена, когда даже за утренней трапезой его слух услаждала живая музыка.
После еды Олег оделся и, тщательно осмотрев себя в зеркало, собрался уходить. На часах было без десяти восемь. Все точно, как и всегда. Олег улыбнулся: еще оставалось несколько минут, чтобы покурить трубку на свежем воздухе около своего подъезда.
Однако стоило ему докурить трубку и специальным шильцем прочистить ее над урной, как некоторое событие сбило его сложившийся в преддверии нового рабочего дня настрой. Олег бросил случайный взгляд на стоящего неподалеку, по виду самого обычного, человека юных лет, и его внутреннее зрение тут же натолкнулось на барьер. Так и есть. Не прошло и трех дней, как у него появился новый наблюдатель. Куда делся прежний — оставалось загадкой. Впрочем, Олег иногда считал свои умозаключения насчет наблюдателей некой формой старческого маразма, укрепившейся в его сознании за долгие годы жизни. Но на этот раз о маразме не могло быть и речи: некий весьма запыхавшийся молодой человек, одетый в кожаную куртку и армейские ботинки, стоял и курил на дорожке, проходящей мимо его дома.
