Но все-таки мы были в церкви, на святой, принадлежащей Богу земле. И потому тени быстро умирали, сворачиваясь в клубок или истаивая струйками тончайшего дыма. А дергающиеся в судорожном припадке щупальца тьмы бессильно молотили по полу, разбрызгивая липкие комки, оседавшие на стенах бесцветной слизью.
Рукоять колола мою ладонь искрами неземного холода.
Тьма и свет. Бесконечная война двух одинаково сильных начал.
Я не стал дожидаться, кто из них победит на этот раз. Крутанул кинжал в воздухе, с размаху всадил его в бездушный, мертвый металл. И был удивлен, пожалуй, даже больше, чем Хмырь, когда лезвие с вызывающим зубную боль скрежетом почти наполовину погрузилось в железо.
Всем телом навалившись на рукоять, я потащил кинжал вниз, вспарывая металл, разрезая, оставляя на нем узкий, обрамленный уродливыми зазубринами разрез. Пылающая тысячами ледяных огней рукоять рвалась и выворачивалась из ладони как живая. Из-под наполовину ушедшего в металл лезвия сыпались редкие искры.
— Никогда бы не поверил, — пробормотал Хмырь. — Одно дело слышать о таком, но видеть… Интересно, что можно узнать, если провести химический анализ этого твоего ножичка?
Пропустив его слова мимо ушей, я пнул испещренную рваными разрезами дверь, совершая уже второй за сегодня бестолковый поступок.
Старею, наверное. Раньше я бы себе такого не позволил. А теперь — два подряд. И это с учетом того, что день еще только начинался.
А ведь бездушный предупреждал, что там, за дверью, вместе с Ириной, которая, как я надеюсь, моей немедленной смерти все же не жаждет, заперлись трое инквизиторов. Но я позабыл об этом. И призывавшему не спешить инстинкту тоже не внял.
Потерявшие осторожность чистильщики долго не живут… Но мне опять повезло.
Инквизиторы тоже потеряли осторожность. И вдобавок у них не было оружия.
И потому, когда пинком распахнутая стальная дверь с грохотом пушечного залпа ударилась о каменную стену, а я толкнул скрывавшуюся за ней вторую, на этот раз обычную деревянную и даже не запертую дверь, один из охранников просто бросился на меня, бестолково размахивая руками. Не знаю, чего он хотел: отмутызгать меня голыми кулаками, пожать руку или просто сбежать, но я среагировал соответственно.
Кинжал все еще был у меня в руке. И я выбросил его вперед, по самую рукоять загоняя холодную сталь в живот успевшему только испуганно раскрыть рот инквизитору.
Полыхнула с трудом сдерживаемой радостью клочковатым облаком ползущая вокруг тьма. Мгновенно окрепла аура кинжала, резко раздвинув давящие стены света. И на какое-то мгновение, как во время битвы с оборотнями, я вновь увидел мир в черно-белом цвете.
Серое, мягко колышущееся марево вдоль бесцветных стен. Тусклая лампочка у потолка, светящая не более чем в треть накала. Диван, стол, стулья, книжный шкаф — все такое неважное и незначительное, что даже зацепиться взглядом не за что. Ярко-белые с редкими темными прожилками ауры инквизиторов. Черно-белая радуга души Хмыря. Угольно-черный вытянутый сгусток чистого зла в моей ладони…
И ослепительный столб белого огня. Настолько яркий, что на него даже смотреть было невозможно.
Ирина!
Я тряхнул головой, возвращая миру цвета.
В этой комнате все смотрели на меня: стоящие у стола инквизиторы, одним из которых был отец Василий, Хмырь — его взгляда не видел, но чувствовал, как он царапает мне спину, Ирина.
Ирина… Я попытался поймать ее взгляд, но, столкнувшись с колючей стеной синего льда, мгновенно отвел глаза, вновь обратив внимание на инквизиторов. Лучше я буду смотреть на них. Горящая в их глазах ненависть, по крайней мере, по-человечески понятна, и она не имеет ничего общего с той бесконечно-холодной ледяной пустошью.
Так мы стояли и молчали в полной тишине, нарушаемой только далекими отзвуками все еще продолжавшейся наверху вялой перестрелки да хриплым дыханием сползающего по стене раненого инквизитора. Подол его белоснежной рясы быстро пропитывался кровью. Кровь лениво капала и с острия опущенного к земле кинжала. Кровь была в моих глазах, и кровь была в душе.
Я видел, чувствовал, обонял ее…
Мы все стояли и молчали, теряя драгоценные секунды, до тех пор, пока мимо моего плеча не протиснулся Хмырь. И улыбнулся никогда еще не виданной мною на его губах гадливой улыбочкой:
— Какая встреча, коллега. Какая встреча! Я вздрогнул. Но, к счастью, слова эти адресовались не мне.
— Вы даже не представляете, насколько я рад вас видеть в добром здравии, коллега.
— Вряд ли это взаимно, — буркнул отец Василий.
— Да-да… Конечно. Ведь вы, коллега, помнится, настаивали на смертной казни. Не так ли?
— И разве я был не прав… бывший коллега?
Взгляды верховных инквизиторов, рассыпая искры, скрестились, как два меча. Но голоса оставались все такими же спокойными.
— Возможно… Но буду ли прав я, настояв сейчас на ВАШЕЙ смерти, коллега? — Пистолет в руке Хмыря медленно поднялся, уставившись черным зрачком дула прямо в лоб отцу Василию. Я мельком взглянул в лицо Хмырю, но тут же поспешил отвести взгляд. Судя по глазам, он действительно был готов убить. И сделал бы это не задумываясь.
Но отец Василий только презрительно фыркнул:
— Ну давай… коллега. Застрели меня. Докажи, что я был прав, считая тебя повязанным с тьмой предателем.
— Зачем мне что-то доказывать, коллега? Да и кому нужны эти доказательства? Для себя я уже доказал все, что хотел, а тебя мне все равно не переубедить. Так что прощай, коллега…
Я думал, он его застрелит, но Хмырь вместо этого просто опустил пистолет.
— Даст Бог, мы больше никогда не увидимся.
— Завтра Он сотрет тебя с лика земли, — пообещал отец Василий.
— Может, меня, а может, и тебя. Или нас двоих вместе. Ты взялся решать за Господа, кто достоин пережить новый День Гнева, а кто — нет, коллега?
И вновь искры скрестившихся взглядов.
— Ты связался с бездушными. Что тебе до Господа, отступник?
Короткий взгляд в мою сторону. Легкая улыбочка, сопровождающаяся холодным невыразительным взглядом. Хмырь будто пытался предупредить меня о чем-то.
Но я не понял о чем. Если он хотел, чтобы я не вмешивался, то я и так не собирался.
Гораздо интереснее слушать спор двух священников, чем влезть в него и получить от души сразу с обеих сторон.
— Он не бездушный. Да, в нем кроется тьма, но эта тьма — человеческая.
— Какая разница? Даже по твоей теории, за которую тебя и вышвырнули из церкви, от исконно человеческого зла всего полшага до зла адского.
— Но по той же теории человеческое зло все же выше вколоченного свыше божественного добра.
