Стоп.
Живой мессия. Живой! От мертвого им не будет никакого проку, кроме кары небесной, которую пошлет разгневанный смертью своей посланницы Господь.
Почему же они так увлеченно стреляли в нас? И почему моментально прекратили, едва только сила Ирины вынесла запертую дверь?
Не потому ли, что не знали, что она была с нами? Не потому ли, что испугались возможных последствий?
Вполне возможно.
Но значит ли это, что мы теперь сможем спокойно дойти до выхода и скрыться, прикрываясь Ириной как самым ценным в мире заложником?
Нет! Не значит! Никогда так не будет. Пока я жив— никогда!
Это я должен защищать ее, а не она меня. И я лучше умру, чем позволю ей так рисковать. Я лучше умру, чем пойду на такое: прятаться за спиной любимой женщины…
Что я сказал? Любимой?.. Ну вот. Последняя точка поставлена. Итоговая черта подведена. Я признался, что люблю ее. Пусть пока только самому себе, но признался.
Я люблю мессию. Люблю женщину, которой осталось жить всего один день. Да поможет мне Бог, я люблю ее!..
Из электронной комнаты вела еще одна дверь — на этот раз обычная деревянная и вдобавок незапертая— в обычную комнатушку, больше похожую на кладовку. На многочисленных полках стояли, лежали, громоздились какие-то коробки.
Следующая дверь вывела нас в точно такой же коридор, как и тот, что мы только что покинули. Разве что на его стенах не было отметин от пуль.
Позади в кладовке что-то зашуршало. Послышалось приглушенное ругательство. Очевидно, кто-то из особо рьяных инквизиторов неосмотрительно решил последовать за нами.
Я изготовил пистолет. Стрелять, держа на руках любимую женщину, было дьявольски неудобно. Но, полагаю, я бы справился.
К счастью, не пришлось.
Вставший за дверью Хмырь дождался, когда осторожные шаги приблизятся к самому порогу, а потом с садистской улыбочкой врезал в дверь ногой. Изнутри послышался короткий приглушенный вопль и последовавший за ним грохот опрокидывающихся коробок.
— Бежим! Быстрее.
Коридор. Лестница. Еще один коридор. Небольшой зал, в котором прямо на стенах висят на первый взгляд очень старые иконы… Разве можно прятать иконы под землю? Хотя, если висят, значит, можно. Церковникам виднее… И снова лестница, выведшая нас в комнату, в которую многоцветными бликами пробивался сквозь витражи солнечный свет.
Я зря сомневался. Хмырь действительно знал это место. Во всяком случае, вел он нас по лабиринтам уверенно и решительно. Как будто и в самом деле бывал здесь раньше…
Он вел меня. А я нес на руках Ирину. По крайней мере, до тех пор, пока в одном из коридоров она не шепнула:
— Можно, я дальше пойду сама?
Я бросил на ее лицо один только взгляд — всего один — и молча поставил Ирину на ноги. Вновь застывавший в зеленых глазах лед не вызывал желания спорить. Я слишком явно помнил, что случилось с той дверью, и хотя не боялся, что Ирина испробует свою силу на мне, но все же относиться иначе к человеку, легким взмахом ладони вышибающему стальные двери, я не мог.
Она была мессией. А мессии должно подчиняться, а не спорить.
Но руку мою она приняла. Не знаю только, радовало ли меня уютное тепло ее ладошки или пугало ощущение той сдерживаемой мощи, что эхом доносилась до меня через ее руку. Не было времени разбираться.
Мы и так уже потеряли его слишком много. Подкрепление инквизиторам наверняка прибыло…
В конце коридора, в луч падающего из створчатого окна света, вступила человеческая фигура. Остановилась, озаренная жемчужным сиянием раннего утра. Широкий пояс, кожаная куртка, рукоять меча за плечом — все было омыто светом, покрыто ровным белым плащом, сотканным из солнечных лучей.
Легендарный воин света. Ангел. Щит человечества, ужас тени. Воплощенное добро.
— «Никогда не забывай, ангелы тоже смертны, — взлаивающим голосом Аваддона напомнил мне инстинкт. — Только убить их очень трудно, а окончательно убить — практически невозможно… Но у тебя ведь есть Душ слов».
— Заткнись, — безмолвно просипел я своему так некстати вылезшему инстинкту. — Заткнись!
На всякий случай толкнув Ирину за спину, я шагнул навстречу заметно напрягшемуся при моем приближении ангелу:
— Здравствуй, Дмитрий. Зачем ты здесь?
Он попятился. И льющийся из окна свет высветил его лицо: тонкое, аристократическое, испуганно-напряженное.
— Это я должен спросить: зачем ты здесь? — чуть дрожащим голосом отозвался Димка Осипов. — Зачем ты привел бездушных?
Я покачал головой:
— Я никого не приводил. Уйди, Дмитрий, нам надо торопиться.
— Нет. Я… — Он нервно сглотнул. — Я не пропущу.
Я оглянулся. Вроде бы сзади пока никого видно не было. Но я не сомневался, что долго так продолжаться не может.
— Хочешь драться? — Я попытался изобразить легкую улыбочку. Не знаю, получилось или нет.
— Не хочу, — мотнул головой Осипов. — Не хочу. Но я должен.
— Ты не справишься.
— Я попробую. —Осипов облизнул губы. Лицо его было бледным как мел, но руки не дрожали. Руки его тянули из-за спины меч.
Я снова покачал головой:
— Не справишься.
— Ты зло! — вдруг выкрикнул он. — Я не верил, но ты — зло. Ты… Ты привел сюда бездушных, и они убили… убили… Будь ты проклят!
Он шагнул вперед, поднимая клинок в позицию атаки. И моя рука инстинктивно дернулась к рукояти меча. Но все же я удержал ее, потому что знал: сейчас не время для мечей. Не время…
Ирина из-за моей спины спокойно смотрела на побледневшее лицо Димки Осипова. Хмырь прислонился к стене с таким видом, будто у него в распоряжении было все время мира. Вмешиваться он явно не собирался. Наверное, ждал когда меня убьют. Или же считал, что я справлюсь сам.
А я справлюсь?..
— Я уже говорил тебе: я никого не приводил. Понятия не имею, откуда здесь взялись эти типы. Мы просто воспользовались моментом…
— Не верю! Я тебе не верю! Ты убил Эдгара Рязанова. Ты напал на Дмитрия Анатольевича. Ты предал нас. Ты зло!.. Доставай меч. Защищайся.
Еще один шаг мне навстречу.
Господи, ну надо же… Борец со злом. В рыцарей поиграть решил? «Доставай меч. Защищайся»… Мальчишка. Нет у меня времени с тобой возиться.
И Эдика я не убивал. Шефа, да, попотчевал рукояткой пистолета по голове. Это было. Но Эдик Рязанов… Когда-то он был моим другом. По крайней мере, до того, как все это началось. А может быть, даже и после. И я не убивал его… Хотя я, кажется, знаю того, кто это сделал. И потому я чувствую вину.
