В любом случае неприятностей он уже не доставит никому. Не успеет просто.
Пока я колебался, разрываясь между долгом и отвращением, мертвяк упорно ковылял в мою сторону. За неимением глаз он меня, конечно, не видел. Но чувствовал… Мертвые всегда хорошо ощущают живых. Наверное, потому что чувствуют в них то, чего лишены сами, — душу.
Я шагнул в сторону, уходя с его пути и надеясь, что мертвяк пройдет мимо. Но он повернул, упорно пытаясь заграбастать меня своими полусгнившими лапами. Я отступил снова. И вновь мертвец сменил курс, медленно надвигаясь на меня. Упрямство и чутье у него все еще были на высоте. Это означало, что оставлять его за спиной не рекомендуется. Встав на след, такой мертвяк способен тащиться за своей намеченной жертвой до последнего: пока не догонит, пока не упадет, либо — третий вариант — пока его не собьет с пути другая потенциальная добыча.
Нужен мне такой хвост?
Забросив меч в ножны, я спокойно ждал, пока кривые пальцы мертвяка не оказались в опасной близости от моей шеи. И только потом скользнул в сторону, уклоняясь и одновременно заходя мертвецу за спину…
Сухой хлопок выстрела громовым эхом промчался по пустой безжизненной улице, отразился от стен домов ушел в небо.
Обыкновенно ходячий труп не так-то просто убить с помощью огнестрельного оружия — для этого в его теле слишком мало уязвимых мест. Но выстрел в затылок с расстояния трех шагов разрывной пулей — как раз тот способ, которым это можно сделать. Вообше-то технически даже после этого мертвяк все еще остается живым. Но на самом же деле… С разваленной надвое черепушкой всего лишь встать на ноги — задача абсолютно непосильная даже для свежего трупа.
Руки и ноги мертвяка все еще слабо шевелились, но это были последние судороги.
Я спокойно вернул пистолет в кобуру. Носком ботинка легонько толкнул с веселым звоном покатившуюся по асфальту гильзу. И, поморщившись от вновь ударившего в нос запаха гнили, побежал прочь, пока на звук выстрела не решил заглянуть еще кто-нибудь из местных обитателей.
* * *
Мимо пустых больничных корпусов я прошел, соблюдая максимальную осторожность. Это не то место, к которому можно было бы отнестись легкомысленно. Окутывающую бывший медгородок тьму я почувствовал еще задолго до того, как увидел его ржавую металлическую ограду. В воздухе ощутимо пахло застарелой ненавистью и болью. Я не представлял себе, что случилось здесь тридцать лет назад сразу после Дня Гнева, но эхо прежнего зла до сих пор витало в воздухе. И, естественно, как магнитом притягивало в эти места всевозможную нечисть.
Эта часть старого города вообще была максимально загажена, если только о заражении тьмой можно так говорить. Зло человеческое смешалось здесь со злом иномировым. Обычные для любой больницы эманации человеческих страданий. Призрачная тень захлестнувшего все и вся мародерства. Первая битва скорбных остатков городской милиции и наспех собранной добровольной дружины с передовыми отрядами накатывающейся на город нечисти. Их сокрушительное поражение… Плюс еще что-то старое и непонятное.
Вдобавок здесь же находились и могилы тех несчастных, кто смог пережить Гнев Господень, но не сумел вынести сумасшедшее напряжение первых недель и месяцев после апокалипсиса. В те дни еще никто не подозревал о поразившем мир проклятии. Тела умерших, вместо того чтобы благоразумно предавать очистительному огню, по старинке хоронили в земле.
Последствия не замедлили сказаться: умножая и без того достигший небывалых величин хаос, городские улицы заполонили восставшие мертвецы. Вскоре к ним присоединились вампиры. А еще чуть позже — оборотни.
Прежде чем был найден эффективный способ защиты от нечисти и построен периметр, прореженное рукой Господа население города сократилось еще на треть. Выжил в среднем лишь каждый пятнадцатый. Но Челябинску еще повезло. В Екатеринбурге, Кургане, Уфе — во всех ближайших областях потери были гораздо больше. Некоторые города вообще обезлюдели практически полностью.
Вообще чем больше город — тем сильнее по нему ударил День Гнева и его последствия. Население Москвы, к примеру, сократилось чуть ли не в тридцать раз. Это по слухам. Каковы были потери на самом деле, не знает никто. Достоверной информации нет даже у официальных властей бывшей столицы… Или же они ее скрывают, что тоже наводит на печальные мысли.
В любом случае известно, что столица пострадала очень сильно. Зато жители какого-нибудь затерянного в лесу хутора Малые Мытищи о случившемся конце света узнали, лишь когда перестало работать радио и не пришла в срок машина с продуктами.
Вот и гадай после этого: то ли Господь Бог обладает столь изощренным чувством юмора, то ли корни случившегося все-таки следует искать среди людей.
Как бы то ни было, такой, какой была раньше, жизнь людей больше не будет никогда. И дело не в том, что сегодня человечеству приходится отгораживаться от внешнего мира железобетонными стенами, километрами колючей проволоки и стволами заряженных серебром автоматов. И даже не в том, что существование Бога со всеми вытекающими из этого последствиями вот уже три десятка лет считается непреложно доказанным фактом.
Просто добро и зло перестали быть некими абстрактными категориями. Свет и Тьма вошли в реальную жизнь. И хотя для обычного среднего человека Свет не всегда является добром, а Тьма — злом, он все равно может, не покривив душой, сказать: «Да, добро существует. Да, и зло существует тоже. Я уверен. Я знаю точно».
А тот, кто видел их воочию, тот, кто смотрел в глаза воплощенной Тьме и сподобился чести узреть истинный Свет, может добавить к этому, что именно их вечная борьба и есть то, что люди называют жизнью. И что избыток одного из начал — не важно какого — неизбежно приведет к ее гибели…
Сейчас вокруг, несомненно, ощущался избыток тьмы. И это мне не нравилось. Обыкновенно, ходя по старому городу, все время чувствуешь ее мягкое щекочущее дыхание. К нему привыкаешь, сживаешься, принимаешь как должное. Но сейчас в этом месте мрака что-то слишком уж много. Даже по моим меркам — много.
Что за дела здесь творятся? Откуда столько зла?
Заранее расстегнув куртку, чтобы в случае чего легче было выхватить кинжал, я медленно скользнул вдоль выщербленной кирпичной стены брошенного больничного корпуса. Держа руку на рукояти меча, заглянул за угол.
Грязные стены приемного отделения. Угрюмая пустота окон. Многолетний слой грязи на ступенях лестницы, ведущей к выбитым дверям. Мертвая — ни единой травинки — земля. Стоящая у стены машина с практически неразличимым красным крестом на насквозь проржавевшем боку.
Никого… Ничего… Только ощущение впившегося в спину взгляда, ни на секунду не покидавшее меня с тех пор, как я перелез через ржавые прутья забора.
Чуть опустив меч, я, наверное, уже в двадцатый раз крутанулся на месте, пытаясь засечь неуловимого наблюдателя… Нет. Никого. А между тем лопатки у меня буквально свербели от чужого, холодного, щедро наполненного ненавистью взгляда.
