«Домой» — в смысле, к дяде Тео, к человеку, у которого я должен был поселиться в городе, к человеку, который должен был выучить меня на гангстера.
* * *
Колесо фортуны возносило и опускало дядю Тео, пока он не побывал почти во всех секторах великого круга жизни. Головокружительные взлеты и падения, радости и муки, утраты и приобретения…
Он был преуспевающим молодым преступником, многообещающим гангстером — почти что вундеркиндом. Дядя Тео стремительно начал подниматься вверх в конце 80-х, когда расовая ситуация в городе обострилась и большинство крупных гангстеров сложили головы в разборках черных с белыми, белых с желтыми…
В двадцать пять лет дядя Тео имел под началом человек пятьдесят и контролировал респектабельный юго-восток города. Дядя Тео разил беспощадно, когда жизнь его вынуждала, но щедро делился своими неправедными доходами с жителями бедных районов: поддерживал школы, больницы, церкви… Он был порядочный человек — из тех, кого можно не опасаться, пока вы сами не делаете им зла. А главное — его благословил сам Кардинал: несколько раз дядю Тео приглашали для бесед в «Парти-Централь» и — что еще почетнее — на ужин в «Шанкар». В преступной среде было общеизвестно, что Тео Боратто — человек будущего. Он далеко пойдет.
Повезло ему и в семейной жизни. К своей жене он питал страстную, на грани ревнивого безумия любовь. Когда они встретились, она была застенчивой девственницей и всерьез собиралась по примеру тетки и старшей сестры уйти в монастырь. Мужчин она ужасно стеснялась, и Тео потребовалось несколько месяцев, прежде чем он приучил ее не отводить взгляд и не трепетать, когда он брал ее за руку.
Вначале он влюбился в ее уши, сказал он мне.
— Махонькие такие ушки, Капак, — рассказывал он. — Маленькие, тонкие, как бумага, изящные. Как у феи. Едва я их увидел, мое сердце разбилось.
Вскоре он влюбился и во все остальные ее черты. Целыми часами он любовался ею, сидя на каменной ограде напротив лавки ее отца, где она работала, провожал взглядом каждое ее движение, затаив дыхание, ждал момента, когда она нечаянно встречалась через витрину с ним взглядом и улыбалась.
Он ухаживал за ней, как полагается: цветы, экзотические шоколадки, билеты в оперу, драгоценности, стихи. Нанял струнный ансамбль, чтобы тот каждый вечер играл под окном ее спальни серенады, убаюкивая избранницу прекрасными мелодиями; специально доплачивал музыкантам, чтобы по утрам они возвращались и выманивали ее звуками из страны снов. Ее матери он присылал подарки, отцу-филателисту — редкие марки, младшим братьям и сестрам — игрушки. А когда все способы были перепробованы, но избранница все еще колебалась, он прибег к последнему отчаянному средству всех великих любовников разных веков: лег у ее порога и заявил, что не встанет, пока она не пообещает ему свое тело, сердце и руку.
Репортаж с их свадьбы попал во все газеты. Празднества были грандиозно-вульгарными. Собрались самые уважаемые в политических и великосветских, а также менее респектабельных кругах города фигуры. Торт — разукрашенное кремом чудо от лучшего кондитера — подарил не кто иной, как Кардинал. Оркестр ни разу не сбился; все танцующие выказали несравненную грацию. Женщины блистали; мужчины курили сигары и улыбались. «Бывают дни, — задумчиво говорил Тео, — дни, полные волшебства, счастья и любви, когда понимаешь: вот она, настоящая жизнь». Таким вот днем и был день его свадьбы.
Любви хватило на четыре чудесных года. Днем Тео по-прежнему выполнял свои будничные мафиозные обязанности: сжигал чьи-то дома, кому-то ломал руки, кого-то обувал в бетонные сапоги. Однако все это не мешало ему быть одним из счастливейших гангстеров, каких только видел этот город. Мелисса любила его, знала, чем он занимается, — и никогда не осуждала. И всякий согласился бы, что если уж быть униженным, запуганным и избитым, то лучше всего попасть в руки Тео Боратто: он специалист.
Для полного блаженства влюбленной паре не хватало лишь одного — ребенка. И вот тогда-то уродливая муха — их злая судьба — подняла голову и выхаркнула свое проклятие.
Мелисса оказалась бесплодной.
Вначале они не беспокоились, думая, что зачатие — лишь дело времени. Мелисса надеялась на Бога, а Тео — на свою мошонку, поскольку род Боратто плодился и размножался уже пятьсот лет и выдыхаться не собирался: как-никак, у Тео имелось уже восемнадцать племянников и племянниц! Но шли месяц за месяцем, и к Мелиссе вновь и вновь «приходили гости». Вера супругов пошатнулась…
Врачи находили их обоих здоровыми, советовали не оставлять стараний и поменьше нервничать: в конце концов усилия вознаградятся. Распространенный случай; простой каприз природы.
Но зачать ребенка им никак не удавалось. Тянулись годы, изменялся мир, и лишь детская в их доме оставалась неизменной — пустой. Тео и Мелисса ходили к знахарям, пробовали древние талисманы и новомодные позы; прочли все книжки, пересмотрели все медицинские видеофильмы; молились и давали обеты. И наконец, когда они уже почти разуверились, упрямый сперматозоид пробился в чрево Мелиссы, и их гены сочетались браком.
Получив результаты анализов, они ударились в разгул и праздновали несколько недель. Перебрались в дом побольше — вдруг близнецы родятся! — и скупили чуть ли не все детские товары в магазинах города. Счастье вернулось.
Но ненадолго.
Роды были трудные. Дрожа, как осиновый лист, врач поставил перед Тео вопрос ребром — кого спасать, мать или ребенка? Врач выражался без обиняков. Без всяких там «авось», «может быть», «если надеяться»… Выжить мог только кто-то один. Выбор — за Тео.
Тео медленно кивнул в знак понимания. Кровь отхлынула от его сердца, прихлынула к глазам. Он задал только один вопрос: мальчик или девочка? «Мальчик», — сообщил врач. «Спасите ребенка», — произнес Тео приговор. Как оказалось, приговор всем троим. И умолк — на долгие месяцы.
Его жену похоронили прежде, чем младенец был окрещен. Вместе с Мелиссой в землю легла душа Тео. Он превратился в жалкое подобие человека: беспомощное, ни к чему не пригодное, тоскующее существо. Возможно, ребенок стал бы его спасением, маяком во тьме, но судьба отказала ему даже в этом. Сын Тео был слаб и тщедушен. Он пришел в мир на плечах смерти, и смерть неотступно следовала за ним, надеясь стребовать должок. Восемь месяцев врачи кое-как отгоняли старуху с косой, но силы были неравны, и вскоре малыш воссоединился со своей ясноликой мамой с ушками, как у феи. В ее чреве он прожил дольше, чем после рождения.
Тео на все махнул рукой. Забросил дела, отказался от своей мини-империи, перестал держаться за деньги — пусть текут к другим, жадным и предприимчивым. Дом, машины, золото, одежда — все пошло с молотка за долги. Последнее, что он сделал перед тем, как покатился по наклонной, — это отнес игрушки в детский приют, пока их не разворовали. Судьба игрушек ему была небезразлична. Но все остальное…
Голод и суровые зимы заставили его найти работу. Получки хватало лишь на еду и кров — сырую комнату в пансионе. А больше ему и не требовалось. Работы, требующей умственных усилий, он избегал. Потрошил рыбу на припортовых заводах, пока не был изгнан из своего непритязательного жилища — больно уж от Тео воняло. Торговал фруктами и овощами — а иногда цветами — с уличного лотка. Лет через пять-шесть вернулся к воровской жизни — ходил на дело с медвежатниками и шниферами средней руки. А ведь когда-то, в прежние времена он ужинал с Кардиналом и ступал по священным коридорам «Парти-Централь»… Но Тео не рыпался. Он жил, не голодал, не холодал — а большего ему и не требовалось.
