– Что ты ей давал? – резко спросил Мухаммед у Никиты.
– Вообще не собираюсь отвечать на подобные вопросы, да еще заданные таким тоном, – огрызнулся Никита.
– Ах вот оно в чем дело! – Севе сегодня перепало на десять лет вперед. – Ты ей давал какую-то свою нанотехнологическую мудотень! Кто же тебе, технократская рожа, дал право экспериментировать с людьми? Развал Советского Союза, который тебя формулам твоим научил? Теперь все можно!? Каучуковый костюмчик себе примеряешь! – Сева орал так громко и страшно, как только мог. – Она, наверное, перед тобой еще и отчитывалась, как прошел сеанс у меня дома с подопытной обезьяной номер сто пять по кличке Копейкин?
– Что ты визжишь, как недорезанный кабан?! – Никита тоже повысил тон. – Спроси-ка лучше у своего друга-гинеколога, он экспериментирует или нет? И если у него хватит смелости ответить утвердительно, спроси еще про своего ребеночка, где он сейчас и когда родится. Или тебе на это плевать, ты весь в ревности и унижениях, – во всем виноваты женщины, а я себе пошел дальше, к Мари, например.
Мари получила то, что хотела. Еще раз подтвердились ее прогнозы и предположения относительно непонятной русской души, полудиких мужиков, опасностях, непредсказуемости, мордобое – и не важно, что ударил первый Мухаммед, а Сева, наоборот, сдерживался весь день и себе этого не позволил, и опять пахло миллионами, пролетевшими мимо носа.
– Смотри-ка, Мари, Никита публично осуждает наши с тобой отношения. Ему до всего есть дело.
– Я не люблю равнодушных, ты же знаешь. – Мари держалась, как могла.
– Твой ребенок, Сева, может родиться. Даже есть вероятность, что будет на тебя немного похож. Налей мне водки быстро, – обратился Мухаммед к Апельсину. Потом взял стопку, опрокинул ее, как тысячи раз делал в Волгограде, выдохнул и попросил повторить.
– Так, ребят, – негромко сказал Сева, – вы меня в покое сегодня оставите? Еще немного, и я перестану что-либо воспринимать.
– Нет уж слушай, – как-то укоризненно произнесла Саломея.
– Но он родится, если ты этого пожелаешь, – Мухаммед волновался, и водка не очень помогала. – Ты можешь выбрать время. Это есть в Ирином завещании? – спросил он Филиппа. Тот утвердительно кивнул. Мухаммед сел на пол на ковер по-турецки. – То ли она не хотела его убивать вместе с собой и в ней говорил материнский инстинкт, то ли она сама не хотела принимать решение, то ли она предпочла отправиться в будущее одна, свободная, и не нести ответственности еще за одну жизнь. То ли катастрофа была просто случайностью. Она попросила меня его сохранить. Я сохранил. Благодаря Олегу, то есть его помощи, у меня в клинике сейчас есть для этого технические возможности.
Внешне Сева не реагировал. Просто сидел в кресле и слушал.
– Что, трудно? – спросила Севу Саломея. – Когда женщина решается на аборт, ей тоже трудно, но ее никто не слышит и не хочет понимать. Общество либо равнодушно, либо ее осуждает, но ничего не делает для того, чтобы этого ребенка реально помочь вырастить. Не говоря уже о риске для здоровья женщины. Виновата всегда она. Вот тебе шанс – самому вырастить и воспитать своего ребенка. Ты готов? Зачем вообще нужен мужчина? Я обожаю этот вопрос. – Конечно, ей хотелось, чтобы и Олег это слышал. – Или вы будете заниматься построением нового общества, ничего в нем не делая? Размышлять о новых формах сознания, когда здесь и сейчас детям нечего есть и кругом дрянные, отсталые школы, бездарные телеканалы, наполненные насилием, развратом и дешевой попсой? На сотню мужиков один найдется более-менее умный и не очень ленивый, на десять тысяч – один действительно умный, а остальные прикрываются «правилами», «религиями» и «устоями с традициями», паразитируя в быту, работая охранниками, спекулянтами или политиками. Смотри, какой у тебя исторический шанс, Сева! Ты решаешь и берешь ответственность за новую жизнь, а не просто получаешь сексуальное наслаждение под любимую музыку, спихивая последствия на женские плечи.
– Можно послушать, что еще есть в завещании? – обратился Сева к Филиппу. – Считайте, что пункт первый «КОПЕЙКИН» мы разобрали.
– Хотелось бы лишь уточнить кое-что, – ответил Филипп. – Вы должны принять решение, Сева, не позднее первого октября текущего года и заверить его юридически в нашей компании.
– А если я этого не сделаю? – удивился тот.
– Тогда эмбрион, простите за терминологию, передается в собственность клиники.
– Но это же незаконно! – возмутился Сева. – Вы что, хотите сказать, что Мухаммед легально занимается выращиванием эмбрионов, прости, Господи?
– Тебя что больше волнует, я не пойму: легитимность клиники или твой ребенок? – спросила Саломея.
– Кого-нибудь еще интересует что-либо связанное со мной на этой лодке? – опять завелся Сева. – Мне можно немного передохнуть от всеобщего внимания? Я надеюсь, мы не будем принимать решение о моем… – он сделал паузу и сглотнул, – эмбрионе совместно? И почему мне нельзя было это сообщить в сепаратном порядке на берегу в цивильном месте?
– По-моему, здесь достаточно цивильно, – заметила следившая за всем Ханна.
– Мы старались, – ответил ему Джузеппе, – но согласно завещанию нужно было быть всем вместе.
– Это еще зачем? Значит, я не единственный, видишь? – ущипнул он Мари за бочок. Он уже себя не контролировал. – Кто на новенького, Никита Сергеевич, ваше технократское величество?
– Деньги от сделки согласно предварительным комиссионным договоренностям будут выплачены соответственно Ханне Райтман и Виолетте Пеневой не раньше чем через один год, прошедший после катастрофы, то есть 21 февраля следующего года, – сказал Джузеппе.
– Вот оно как, Ханночка, – не умолкал Се-ва, – а ты волновалась.
– Там что, так и написано – «21 февраля»? – удивилась Ханна.
– А ты новую шубку уже себе отложила в Милане? – не стесняясь, схамил Сева.
– Да. Так и написано, – ответил Джузеппе.
– То есть она знала, что 21 февраля она поедет со мной на машине и… Или как?
– Ты кого спрашиваешь? – посмотрела на него Саломея.
– Вас всех. Значит, это было самоубийство, где я мог бы тоже не выжить?
– Я так не думаю. – Саломее хотелось его успокоить. – Она могла спланировать что-нибудь другое. Таких людей нельзя, наверное, удержать. Катастрофа – это случайность, Сева. Трагическая случайность. Бог ее отвел от греха самоубийства. Ведь может быть и так.
– У меня день рождения 21 февраля, – грохнул Олег.
– Вот и отметите, – рассуждал сам не свой Копейкин, не обращая внимания на слова Саломеи. – Я только скорее всего не смогу приехать, дабы не искушать судьбу еще раз. Даже если в этом завещании обо мне будет написано золотыми буквами или она мне оставила деньги от вашего бриллиантового говнобизнеса. Нет! Так, я пошел на палубу, – не выдержал Сева. – Мари, ты со мной?
– А что дальше, нам неинтересно? Ты все понял? Я – нет. – Она встала с подлокотника Севиного кресла от греха подальше. Ну и народ, не переставала удивляться Мари. Ей казалось, что она тут не два каких-то дня, а по крайней мере два месяца. В Париже такое и рассказать-то некому. Даже Николя скажет, что она ничего не поняла, как обычно, и напридумывала. А Изабель усмехнется и напомнит, что она ей предлагала ехать вместе с ней в Сан-Тропе к ее тетке. Плевать, что там кто-то скажет. В этой жизни она хочет чувствовать, рисковать и пить шампанское.
