Глеб мотнул головой. В ней со звоном пульсировала боль. Всё сильнее, всё громче. Лоснящиеся от пота смуглые, скуластые лица напирая, тесня друг друга, завертелись каруселью. Он качнулся, но не упал, с двух сторон стиснутый плечами друзей.
— Руся-а-а!!! — Луша сорвалась на визг. — Окружают!
— Кия! — выдохнул Раевский, неожиданно высоко и резко вскинув ногу. Низкорослый ордынец, замахнувшийся на девочку, и совсем не ожидавший удара сбоку, получил в ухо. Безвольно мотнув головой, он покачнулся и выпустил плеть из рук.
— Уходим, ну???
— Давай!!! — Сорванный мальчишеский голос взлетел над всей этой чёрной, шевелящейся как саранча ордой налётчиков — вверх, под самый купол. — На раз, два, три-и-и!
* * *
Глеб почувствовал, как разрывая грудь, сорвалась, распрямилась в нём до последнего предела сжатая пружина.
Мгновение, — и сквозь звон, головокружение и тошнотворный туман он, увлекаемый друзьями, уже летел прочь — всё дальше и дальше от заполонившего собор пронзительного конского ржания, от гулкого топота копыт, от хриплых гортанных криков стремительно накинувшихся на вожделенную добычу ордынцев…
Эпилог
Время летит быстро. Даже для хронодайверов. Короткие осенние каникулы подошли к концу. Казалось — ещё уйма времени до отъезда! Дыдынц — а он уже завтра!
Близнецы по настоянию Тони с вечера паковали сумки — уныло, неохотно.
Руслан уже полчаса слонялся по комнатам с одним носком в руке — якобы в поисках другого. За ним по пятам ходил Глеб, и они перебрасывались негромкими фразами, занятые разговором о летоисчислении южноамериканских индейцев гораздо более, чем разлучёнными носками.
— Руслан, ну что здесь до сих пор карточки разбросаны! — ворчала Тоня. — И давно пора сложить твои книжки!
— Не видишь, мы — в поиске… — рассеянно бубнил Руська. — Мы ищем мой носок…
Выглядели, надо сказать, эти поисковики довольно живописно — один с забинтованной рукой, другой — с заклеенной бровью.
— Может, его и искать не стоит… — чесал макушку Руслан, мечтая прекратить, наконец, блуждания по квартире и устроиться на диване. — Может, он закольцевался, как твоя, Глеб, шапка… Луша, ты мой носок в прошлое не забирала?
— Да! Признавайся! — вторил Рублёв, улыбаясь. — Где носок? Твоих рук дело?
Луша, копаясь в дорожной сумке, поглядывала на них обоих исподлобья, потом фыркала громко и надменно:
— Вон, Русечка, твой носок, — на торшере висит.
— Какой сюрприз! — вяло радовался Руся, и тут же начинал новый виток — уже в поисках другой детали своего туалета.
— Нет, люди, я так не могу! — Луша вдруг так энергично задернула молнию дорожной сумки, что та аж взвизгнула. — Мы что, потратим весь последний вечер в Петербурге на такую прозу жизни?! — Девочка решительно поднялась с коленок. — Тоня! Как же мосты? — Ты обещала!
— А вот успеете собрать свои сумки ко времени, когда их разводят — ваше счастье. А нет — пеняйте на себя!
— Ой, ты шутишь? Конечно, успеем. Ещё два раза поужинать успеем! До сумок и после…
— А-а… Хорошо бы. А я-то думала такими темпами вы только к завтрашнему завтраку готовы будете. — Руся, во всяком случае…
Что и говорить, после таких обещаний сумки были собраны в два счёта.
* * *
На Дворцовой набережной, несмотря на поздний час и холодную погоду, было довольно людно.
— Смотрите, смотрите, началось!
Центральный пролёт моста уже заметно приподнялся. Разошлись, расступились посередине и, медленно удаляясь друг от друга, поплыли вверх оба створа.
— Отсюда, от Дворцового видно ещё Троицкий мост — это в ту сторону, а в другую, глядите — Николаевский… Ну как, Луша, впечатляет?
Луша ответила не сразу. Она смотрела расширенными глазами на то, как линии боковых огней превращаются в холодные, сияющие, пронизывающие темноту вертикали. Между крыльями моста, вскинутыми кверху, зияло чёрное небо. В стылой невской воде рябили, извивались отражения электрических фонарей.
— Впечатляет, — согласилась она. — Только… грустно как-то.
Девочка поёжилась. Свет фонарей был зябкий, холодный, призрачный. Мёрзли руки. Говорить не хотелось.
— Мне здесь днём больше нравится, — выдавила она наконец.
— Наверное, мы выбрали не самое удачное время года, — подумав, согласилась Тоня.
— Наверное, — прошептала Лукерья. — И вообще… Мне нравится, когда мосты не разведены.
— Зато суда проходят. И потом, это же временно, по расписанию…
— Не хочу по расписанию. Не люблю расписания… А как попасть на ту сторону, если сильно надо?
— На метро! — бодро вставил Руся.
«На метро». Луша отвернулась. «Терпеть не могу, когда он нарочно картавит», — раздражённо подумала она…
— Деточка, не грусти, — тихонько шепнула ей Тоня. — Ведь между людьми мосты наводятся не по расписанию…
— Ну как же не по расписанию! Вот — каникулы кончились, вот — уезжать надо… — тоскливо протянула Луша и уткнулась лицом в Тонино плечо.
— Тонь, а где ещё есть разводные мосты? — опять встрял Руслан. — Я вроде слышал, в Италии имеются?
Тоня с готовностью принялась ему что-то рассказывать, и они всей компанией медленно двинули обратно, в сторону Дворцовой.
Глеб, наклонясь к развязавшемуся шнурку на ботинке, приотстал. Опять эта Италия! Сдалась она им всем…
* * *
Не успела их маленькая компания выйти на огромную пустынную площадь, как неожиданно повалил снег. Густой, влажный. Первый в этом году.
Ночное небо бесстрастно, беззвучно сыпалось на плечи, мокрыми хлопьями ложилось на чёрную брусчатку, таяло под ногами.
Тоня обернулась. Остановилась, поджидая отставшего Глеба.
Рублёв подошёл. Лицо его было несчастным. Он хватанул полную грудь сырого холодного воздуха, дёрнул её за рукав и спросил напрямик:
— Тоня, так когда всё-таки… Когда ты поедешь туда?
— Куда туда? — не сразу поняла она.
— Ну, туда. К этому… — Глеб потупился, старательно отворачивая лицо, — к этому твоему… к Франческо!
— К «этому моему»? — удивлённо переспросила она. Тоня подняла глаза куда-то в небо, почему-то шмыгнула носом и вдруг обняла его крепко-крепко. Потом отодвинула от себя двумя руками и, глядя в его мокрое от снега лицо, сказала, улыбаясь сквозь слёзы. — Глупый мальчик. Нет никакого Франческо! Есть Франческа — моя подруга. И к ней я поеду. Теперь уже следующим летом. В каникулы. Вместе с тобой! — Если, конечно, ты, сын мой, не против.
Глеб вспыхнул. Он почувствовал себя идиотом. Полным придурком. Ду-ра-ком!
