Когда они с Эраськой были маленькими, папа вот так же читал им на ночь или придумывал сказки, и для Гели это было самое любимое время — папин голос словно окутывал ее, а потом уносил в сон. Во сне сказка продолжалась, обрастала нелепыми подробностями, и утром Геля бежала к родителям, чтобы, торопясь и захлебываясь словами от нетерпения, рассказать им «как все кончилось на самом деле, а не в книжке».
На самом деле все кончилось просто — они с Эраськой выросли, научились читать, засели за книжки и ноутбуки, и папа им больше ничего не рассказывает. Да и не слушает, если честно, — наверное, теперь ему с ними скучно.
У каждого своя жизнь — у папы, у мамы, у Эраськи и у нее, Гели.
А вот у Рындиных почему-то общая, пусть всякий и занят своими делами. Геля даже немножко им завидовала (ну ладно — ужасно завидовала), хотя по настоящим папе с мамой все равно скучала.
Глава 6
Дома пришлось безвылазно проторчать несколько дней. Когда Геля совсем уж затосковала (без интернета и телека даже дом-музей Рындиных в конце концов прискучил), произошло вот что.
То есть сперва, наоборот, совсем ничего не происходило.
Был поздний вечер. Столовую окутывал мягкий полумрак, горела лишь настольная лампа, у которой Аглая Тихоновна, как обычно, что-то шила. Василий Савельевич, как обычно, запаздывал со службы. Аннушка, как обычно, ворчала, что ужин перестоит.
А Геля — Геля, свернувшись калачиком в любимом кресле Василия Савельевича, дулась.
Вот тебе и путешествия во времени, — сердито думала она, — вот тебе и опасности с приключениями.
Залипла тут, как доисторическая букашка в янтаре! Да ей так скучно в жизни никогда не было, даже на уроке географии!
Вот сегодня, например, Аннушка с Аглаей Тихоновной устроили дома настоящий переполох — выставляли двойные рамы, мыли окна, укладывали зимнюю одежду в сундуки, а ей, Геле, не позволили и пальцем пошевелить — как же, доктор запретил переутомляться! Не то чтобы она особенно любила прибираться, но хоть какое-то развлечение.
С другой стороны, — девочка вздохнула, — хорошо, что прапрадедушка запретил ей все на свете.
Выдавать себя за другого чрезвычайно трудно, пусть и позаимствовав его внешность. Столько мелочей, которых ни за что не предусмотришь, даже если бы они с Феей готовились к «заброске диверсанта» не пару часов, а пару лет.
И как тут быть? Самое время посоветоваться с Люсиндой, но сколько Геля ни пялилась на танцующую пастушку, связи все не было, и сны снились самые пустяковые — чаще всего про зеркало в ореховой раме.
То она тщетно искала свое отражение, но зеркало было темным и пустым, как ночной пруд; а то еще вместо Гели или на худой конец Поли Рындиной в зеркале вдруг являлась Динка Лебедева, одетая пастушкой Ватто, с немыслимой напудренной куафюрой, и танцевала, танцевала…
Было, правда, странное чувство, будто за ней кто-то наблюдает, особенно во сне.
Но «Августин» не звучал, и Фея не появлялась.
И что делать дальше — совершенно непонятно. И вот Геля, отважная путешественница во времени, вместо того, чтобы совершать подвиги во имя спасения человечества, сидит в глупом кресле под глупым пледом и теряет это самое время, слушая, как ветер тоскливо завывает в трубах.
Но стоп. Какой ветер? Какие трубы?!
Сидит-то она, положим, почти в обычной московской квартире с центральным отоплением, а не в какой-то там избушке на окраине леса.
Хотя погода, и вправду, мерзкая. За свежевымытыми стеклами в полумгле уныло сеется то ли дождь, то ли снег. И ветер…
Ветер все же выл. Но как-то странно. Словно бы не снаружи, а из глубины квартиры доносилось жутковатое, протяжное «Аооооээээыыыы… Эууууууу… Оррэээуууууу… Ууууу…».
Девочка вздрогнула.
Это, наверное, слуховая галлюцинация — когда слышишь то, чего на самом деле нет. Конечно, здорово — галлюцинаций у нее никогда еще не было, ни слуховых, ни каких-либо ещё. Но и страшновато — а вдруг она реально сбрендила от безделья?
Геля подтянула плед повыше, едва справляясь с позорным желанием укрыться с головой, как в детстве.
— Поленька, ты озябла? — тотчас же обеспокоилась Аглая Тихоновна. — Тебе нехорошо?
— Нет, мамочка. Мне… очень хорошо. Я прекрасно себя чувствую, — неубедительно заблеяла Геля, понимая, что признаваться в слуховой галлюцинации ни в коем случае нельзя, но тут же и сдалась: — Просто мне кажется, что кто-то плачет. Или воет. И от этого немножко страшно.
Отбросив плед, девочка выбралась из кресла и бросилась в объятия Аглаи Тихоновны.
— Ну что ты, глупенькая, это же всего лишь силы зла, — Аглая Тихоновна улыбнулась, прижимая к себе Гелю.
— Доктора кличут, — кивнула Аннушка, — и как только в дом пролезли. Ведь три дни не было — я понадеялась, что сгинули совсем.
— И как тебе не совестно говорить такое, — с упреком посмотрела на нее Аглая Тихоновна.
— Да уж нисколько не совестно, — насупила круглые бровки Аннушка, — боюсь я их. И барышня, сами знаете, боится, — Аннушка передернулась. — Только вы с вашей добротой и можете терпеть в доме эдакую нечисть.
Вой, жалобный и жуткий, прозвучал с новой силой. Аннушка закрестилась и трижды сплюнула через левое плечо, а Геля крепче прижалась к прапрабабушке.
Это они о чем вообще? Какие еще силы зла? Привидение, что ли?
Позабыв на минуточку о страхе, девочка насмешливо фыркнула. Вот тебе и прогресс. Вот тебе и начало двадцатого века. Взрослые же тетьки, а верят во всякую чепуху.
А вот Геля, цивилизованный человек, конечно, знает, что привидения бывают только в мультиках и сказках.
Но вой все не утихал, и страх снова шевельнулся — а вдруг? Мультиков тут еще никаких нет, а привидения, наоборот, есть? И вдруг одно какое-нибудь да и живет в квартире Рындиных?
Привидение еще немножко повыло, словно соглашаясь с Гелей.
— Ой, мамоньки мои, да что ж ты будешь делать, — плаксиво скривилась Аннушка, — плачет и плачет, всю душу выматывает… А вдруг с доктором что, Аглая Тихоновна? Ведь одиннадцатый час, а ни слуху ни духу… Вот эта пакость беду почуяла и воет?
— Не говори чепухи, — сказала Аглая Тихоновна, но при этом слегка побледнела. — Возможно, силы зла просто проголодались. Я сейчас пойду и позову их.
— Мамочка, не ходи! — пискнула Геля, изо всех сил обнимая Аглаю Тихоновну. Она ни за что не отпустит любимую прапрабабушку на растерзание голодному призраку!
