Беседа снова изменила курс и потекла в русле антропологии. Геля не возражала — Розенкранц перестал исполнять балет под фонарями, и к флигелю они дошли в два счета.
Оказавшись в лаборатории, Щур завороженно уставился на стеллажи, где поблескивали бесчисленные бутылки и пузырьки, на рабочий стол ученого, уставленный ретортами, пробирками и бунзеновскими горелками:
— Чего это у вас за ведьмина кухня?
— Я занимаюсь химией — наукой о веществах, их свойствах, строении и превращениях.
— Не слыхал, — огорчился Щур.
— Это легко исправить. Идите поближе, не стесняйтесь. Я вам все покажу, — радушно предложил Розенкранц.
Дальше Геля не стала слушать. А еще считается, что девочки слишком много болтают. Подумаешь, ха. Да этих двоих топором не вырубишь, дай им волю, так и протреплются до утра без остановки.
Она спустилась на кухню, набрала воды в фаянсовый таз, отыскала чистое полотенце и вернулась в мансарду.
Кротко спросила у Розенкранца, есть ли у него запасные очки.
— Запасные очки? — Ученый прервал лекцию о химии, царице наук, и задумчиво сказал: — Запасные очки — прекрасная мысль. Но она отчего-то ни разу не пришла мне в голову…
Геля молча кивнула, намочила полотенце и стала бережно стирать кровь с лица Григория Вильгельмовича.
— Нет-нет, благодарю вас, — Розенкранц деликатно отвел ее руку, — я тотчас же умоюсь, приведу себя в порядок и провожу вас домой. Время позднее, ваши родные, должно быть, волнуются…
— И думать не могите. Куда ж вам с вашим зрением и битой рожей? — вмешался Щур. — Сам отведу. Да в аптеку еще сгоняю. Свинцовой примочки спрошу…
— Я решительно не могу вас так затруднять, — запротестовал химик.
— Сам, — отрезал Щур, — после — в аптеку и мигом назад.
Распрощавшись с бедняжкой Розенкранцем, Геля торопливо шагала по направлению к дому, с наслаждением вдыхая сладкий вечерний воздух, совсем не такой, как днем. Днем дышишь и не замечаешь, а ближе к ночи сиреневый майский воздух становится ощутимо прекрасным, словно нежный цветочный десерт. Хотя цветочные десерты, наверное, подают только феям.
Луна в чистом небе тянула к себе, как магнит, будоражила душу. Казалось, стоит посильнее оттолкнуться, и пойдешь вверх, по светящейся дорожке, к ней, белой и золотой.
Жаль все же, что детям обычно нельзя гулять по ночам.
Последнюю фразу, похоже, нечаянно произнесла вслух, потому что Щур, который плелся до этого времени в паре шагов позади, тут же догнал ее и проворчал:
— Догулялись уж. Вона, Вильгельмовичу по кумполу настучали. Едва насмерть не ухайдокали.
— Какой ты все-таки, — досадливо поморщилась Геля.
— Какой есть.
Помолчали.
— Вы, барышня хорошая, на меня осерчали? Оттого, что я долго носа не казал? — виновато спросил паренек. — Может, думаете…
— Ничего я такого не думаю, — вздохнула Геля. — Я знаю, что ты из-за кошки. Пообещал найти, а не получается. Но я же понимаю, что она… Что ее… В общем, что нельзя ее найти. Совсем. — На большее Гелиного благоразумия не хватило, и она честно добавила: — Просто немножко надеюсь. Самую капелюшечку.
— Сказал, сыщу — значит, сыщу, — буркнул Щур.
Покровский бульвар был ярко освещен, повсюду горели фонари. Остановились на границе света и тени, в переулке.
— Ну, я пойду? — неуверенно сказала Геля, переминаясь с ноги на ногу.
— Идите, а как же, — кивнул провожатый. — Я за Вильгельмовичем пригляжу. Будьте спокойны.
Геля, однако, не торопилась уходить. Она все смотрела на Щура, словно пытаясь заново разглядеть его в зыбком свете луны и неверном отблеске фонарей, и ее постепенно охватывало какое-то странное чувство. Ведь он спас их сегодня, этот мальчишка, спас от ужасных бандитов, а еще искал ее кошку и теперь собирается всю ночь нянчиться с ее, Гелиным, другом. А она… она даже спасибо не сказала ни разу! У Гели вдруг встал ком в горле от того, что он такой прекрасный, хотя и ужасный в то же время — чумазый, вечно плюется, дерется и вообще.
— Чего вы, Аполлинария Васильевна? Боитесь одна до парадного идти? — заботливо склонился к ней Щур.
Не в силах вымолвить ни слова, Геля приподнялась на цыпочки, чмокнула его в грязную щеку и, не оборачиваясь, со всех ног побежала к дому.
Глава 22
Мимо дворника промчалась вихрем, но успела заметить отвисшую челюсть и дикий взгляд, которым он ее проводил. Ну, понятно, барышня Рындина снова выглядит как разбойник с большой дороги — шляпка набекрень, платье все в пыли и странных пятнах.
У входной двери замерла, прислушалась и осторожненько, чтобы не скрипнула, надавила на медную ручку.
По счастью, оказалось не заперто. Геля прокралась в свою комнату, не зажигая света, быстро разделась, запихнула платье подальше в шкаф и нырнула под одеяло.
Уф, пронесло. Никому не попалась. Если кто-нибудь войдет — притворится спящей. Завтра скажет, что была у одноклассницы, готовилась к экзаменам, а сегодня разговаривать ни с кем не хотелось. Хотелось плакать, и сердце скакало как бешеное где-то в горле, а мысли кружились так быстро, что ни одну из них до конца додумать не удавалось.
Притворяться спящей, однако, не пришлось. Стоило закрыть глаза, как приглушенные звуки пианино, доносившиеся из столовой, сменились знакомой механической мелодией, и перед Гелей явилась Фея Снов.
— Как продвигаются твои дела? Удалось приручить химика? — поинтересовалась Люсинда.
— Нормально. Удалось, — вяло ответила девочка.
— Это все, что ты можешь сказать? — после паузы спросила Фея. — Не похоже на тебя. Ты не заболела?
— Спать хочу, — невежливо буркнула Геля.
— Но ты уже спишь!
— Ну не совсем, я же с вами разговариваю, — стала выкручиваться Геля, — и получается, что не совсем сплю. А у меня завтра экзамен и вообще. Я устала.
— При чем тут экзамены? — рассердилась Люсинда.
— А при том, — злорадно сообщила Геля, — что Поля Рындина — отличница. И если я не сдам экзамены, родители решат, что у меня не все в порядке с головой, и снова перестанут выпускать из дому. А то и вовсе отправят из Москвы куда подальше. Мозги вправлять.
— Ты права, я об этом не подумала, — Люсинда озабоченно нахмурилась. — Ну хорошо, на сегодня закончим.
Геле стало совестно, что она так пренебрегает своей миссией по спасению человечества, и она спросила:
