Мальчишка стал показывать «хуч-хуч» – как кто-то из близнецов уклонялся от пуль, и я снова одернула беспокойного седока.
– Сиди тихо! Ты вон всю дорогу проболтал, даже не заметил, как ехали.
– А я не боюсь совсем, я сам скоро так буду… А с вами, ну со старшими, я еще ни разу не разговаривал… Вы такие сердитые все…
– Да мы не сердитые, просто замотанные. Тренировки там, то-се, ты же понимаешь…
– А, ну вы как взрослые, да? У вас вечно времени нет, и вам все все равно… Взрослые все одинаковые.
– Ну не все. А как же твоя бабушка? Или Омар Оскарович – он же с вами занимается…
– С Омар Оскарычем разве поговоришь? У него глазищи – у-у-у… А усищи – во! – как у Буденного… А бабушка… Слушай, а у твоего дедушки есть бабушка?
– Чего?
– Ну своя собственная бабушка у него есть?
– Есть…
– Жалко… Мне нужен свободный дедушка… Ничейный… Для моей бабушки… А то она, знаешь, совсем одинокая… Ее дедушка умер еще давно, когда папа маленьким был, и вот она одна да одна.
– Как же – одна? А ты на что? А родители твои?
– А, родители… От них никакой пользы нету. Притворяются все время, или ругаются, или в командировку… Надоели… Я с бабушкой поэтому, она никогда не обманывает, потому что герой! А я – что? Я же маленький… И бабушка не может ко мне прислониться…
– Конечно. Ты же не слон.
– Вот ты шутишь… А каждая женщина должна к кому-нибудь прислониться, это важно. Тем более если она старенькая. Так что, если вдруг ты встретишь ничейного дедушку, ты мне скажи, хорошо?
– Хорошо. Все, приехали. Слезай.
– Спасибо. – Мальчик, однако, не спешил покидать седло. – А можно, я потом с тобой еще поговорю? Ну, потом, если встречу на конюшне, можно, я к тебе подойду?
– Конечно, можно. Как тебя зовут?
– Игорек.
У меня на минуту сбилось дыхание, я словно увидела совсем другое лицо, полузабытое, любимое – смуглый, худенький мальчик с темно-золотистыми глазами. Этот был совсем другой – желтоглазый, скуластенький, как рысенок. Да черт, мало ли Игорьков?
Я освободила ему стремя, и он слез сам. Подмигнув ему на прощанье, я втащила в седло следующего.
Мы перекатали всю малышню. Время шло к полудню, и я сказала: «Возвращаемся!» – знала, что им всем в школу к 12.20.
Дети бежали теперь не гуськом, а кучей, галдя и обмениваясь впечатлениями, я же, завидев вдалеке ограду малого манежа, не утерпела и, крикнув им: «Давайте подтягивайтесь к конюшне!» – выслала Зоську вперед.
Меня гнала надежда, безумная надежда, что вот сейчас я увижу Рукопись, мирно висящую на растяжках, поглажу ее тупое грызло, скажу: «Ну что, дура старая? Наделала делов? И кто у нас теперь хромой?» – скормлю пару диких яблок или сахару дам.
Надежда – это такая зараза, она расцветает ярким, нахальным цветком чертополоха, упорно пробиваясь сквозь колючки знания и здравого смысла. И не выдрать ее, как тот сорняк.
Я кинула Зоську во дворе, сказав ей: «Замри!» – и быстро прошла в конюшню.
Денник Рукописи был пуст.
С досады я саданула кулаком по теплому, хранящему запах лошадей дереву.
– Не пеняй на судьбу – накажет, да? – Бабай подошел неслышно, как кот.
– Здравствуйте, Омар Оскарович.
– Здравствуй, девочка. Что там с младшей группой?
– А, утопила к чертям.
Бабай совсем не понимал шуток, поэтому молча ждал, пока я перестану выпендриваться.
– Геша сказал, чтобы они здесь не отсвечивали. Ну мы пробежались до пляжа, размялись там, я их покатала немножко. Занятия толком не было. Извините.
– Ничего. Ты все правильно сделала, девочка. Лошадь не устала?
– Нет. Да и передохнет сейчас полчасика.
– Такое несчастье у нас, такое несчастье, – покачал головой Бабай. – Поеду завтра по конюшням, по заводам – пару искать Вакансии. А разве быстро найдешь? А учить еще? Несколько дней не будет меня…
«Ах ты, рептилия! – подумала я, впрочем, беззлобно, почти ласково. – Не лошадь тебе жалко, а трюка…»
– Омар Оскарович, а помните, Юлька просилась у вас младшую группу поучить? – сказала я, совершенно неожиданно даже для себя.
Бабай тоже удивился, поднял бровь.
– Так, может, это правильно? Пусть бы она с малышней занималась?
– Что вдруг?
– Вы, Омар Оскарович, строгий слишком. Они вас боятся. А Юлька – добрая и веселая, в самый раз таким маленьким.
– Ерунда. Джигиты, мужчины будут. Твердая рука нужна.
– Так это когда еще они мужчины будут! Сейчас же мелкие совсем – первоклашки, второклашки… Вот нас первые два года Лиля Вайнберг учила, и никакой не твердой рукой… И разве мы плохие выросли?
Бабай крутил ус – это он так скрывал улыбку.
– Нет, не плохие. Достойные дети.
– Во-о-от. А Юлька – она толковая. Хорошо их вам научит, просто они чуть повеселее будут. Дети же, Омар Оскарович! Пусть бы радовались, а не боялись, а?
– Хорошо. Подумаю твою мысль. А сама ты их поучить не хочешь?
– Н-нет. С Юлькой им лучше будет. Она мягче. Да и красивая она, а дети любят все красивое…
– Ни один человек сам себе цены не знает, да? Хорошо. Думать буду. Иди.
– Омар Оскарович…
– Что еще?!
– Разрешите чуть припоздать на занятие? У меня там собака взаперти сидит…
– Собака? А, понял, черная овчарка. Видел. Красивый пес. Он с Гермесом, в фуражной.
– В фуражной?! Извините… – Я пулей вылетела из конюшни, пугнула детей, столпившихся вокруг терпеливо поджидавшей меня Зоськи, и понеслась к фуражной.
Глава 22
Увидев спокойно сидящего под навесом Ричарда, я сбавила шаг и имела удовольствие наблюдать поединок настоящих джигитов и мужчин.
Неподалеку от моего красавца столпилась кучка местных кобельков. Время от времени кто-нибудь из них набирался храбрости и по-шакальи крался к одному из столбов, поддерживающих навес. У столба песик победительно задирал ногу и, несколько смазав впечатление от подвига, зайцем мчался обратно, к своим.
Ричард неспешно поднимался, лениво, вразвалочку, чуть ли не насвистывая, шел к тому же столбу, небрежно орошал его и, не глядя на стайку кобелей, возвращался на свое место.
Тогда псы бросались к столбу всей толпой и устраивали там настоящий золотой дождь.
Похихикав пару минут над этой собачьей дипломатией, я позвала:
– Ричард! Дружище!
Пес встретил меня, виляя хвостом, и даже лизнул руку. Я чесала его за ушами, гладила, приговаривала: «Молодец, молодец», но про себя удивлялась – неужели пары дней ласки и покоя хватило для того, чтобы собака так переменилась? Стала спокойной и дружелюбной? На мой голос вышел Геша, и я укоризненно сказала:
