И дело вовсе не в том, что он ощущал тревогу, — в таком положении кто хочешь будет чувствовать себя не в своей тарелке, — а в том, что он не сумел ее подавить. А потом еще эти дурацкие вопросы. Как маленький, честное слово!..
Да, при ближайшем рассмотрении голубые люди в общем-то были правы, когда обращались с Юрием не очень любезно. Сами-то они действовали решительно, спокойно и слаженно, как будто так и нужно. А вот почему они так действовали, Юрий догадался не сразу. Но когда догадался, то совсем перестал сердиться и на них, и на себя.
Все дело в том, что голубые люди делали дело. Они были заняты. А он оказался в печальной роли постороннего наблюдателя. Им некогда было тревожиться по пустякам. Вон Миро — не дежурный, а все-таки потянулся, как после тяжелой и опасной работы. Значит, и у него была тревога, но ему некогда было ее показывать. У него была совсем другая, умная, так сказать, тревога. Умная потому, что он понимал, что к чему, и тревожился не по мелочам. Выходило, что даже, кажется бездействовавший, Миро был более мужчиной, чем Юрий.
Словом, ошибки были налицо, и признавать их приходилось. Прежде всего перед самим собой. И главная ошибка опять была одна: Юрий мало знал.
Поскольку известно, что не так страшна сама ошибка, сколько неумение или нежелание ее исправить, то выходило, что исправлять собственные ошибки Юрию требовалось лишь одним путем — побольше знать. А как же можно знать, если космонавты обходили его стороной.
— Знаете что, ребята, — сказал Юрий и покраснел. — Вы можете смеяться, я и в самом деле вел себя глупо, но обижаться на меня нечего. Я же просто не знал.
— Чего ты не знал? — небрежно спросил Квач.
— Многого не знал. Например, почему нам нужно было садиться ночью, если можно садиться и днем.
— Неужели ты даже такого простого дела не понимаешь? — в сердцах бросил Квач, но Миро его перебил:
— Перестань. Тебе сейчас очень удобно рассуждать. А ведь прежде чем в кодексе космонавта появилась запись об обязательности ночных посадок, сколько людей погибло на дальних планетах! Вот то-то! За всем тем, что нам кажется очень простым и само собой разумеющимся, стоит опыт тысяч людей. Иногда их жизни. Так что Юрка прав, когда он упрекает нас.
— Я не упрекаю…
— Ну и прекрасно! В этом случае ты можешь упрекать. Задаваться оттого, что мы благополучно припланетились на весьма благополучной планете, не дело. Хотя… хотя можно и позадаваться… Ведь, что ни говорите, а это всего лишь второе наше припланечивание. И оба раза очень благополучные.
— Ну, об этом говорить еще рано, — вставил Тэн.
— Возможно. Посидим — увидим.
— Это когда увидим, — уже посмелее и, главное, потребовательней перебил Юра. — А вы сейчас объясните, почему в кодексе космонавтов записано, чтобы на неизвестные планеты садились только по ночам?
— В сущности, это очень просто, — вздохнул Миро, — как все, что мы уже знаем. Опыт показал, что посещение космическими гостями планет с обыкновенной или цивилизованной жизнью не всегда желательно для ее обитателей. Иногда по невежеству, иногда от злого умысла, иногда просто от страха перед всем необычным и поэтому кажущимся сверхъестественным местные жители, не разобравшись, в чем дело, могут перейти к враждебным действиям. Тогда космонавтам, чтобы защищаться, придется тоже принимать свои меры и даже, может быть, проливать кровь. А это не только нежелательно, а попросту запрещено кодексом. Вот мы и припланечиваемся ночью, когда подавляющее большинство обитателей планеты спят и не видят пришельцев из космоса. У нас таким образом появляется время для более точной разведки и определения степени цивилизации планеты, если она имеется…
— Кто имеется — планета или цивилизация? — уже совсем требовательно перебил Юрий.
Миро недоумевающе посмотрел на Юрия, потом усмехнулся:
— Ладно. Поймал. Будем говорить точно: имеется ли на данной планете цивилизация? Если ее нет, дело обстоит проще. Если есть, выясняем, на каком уровне она находится и сможет ли она принести нам вред. Но во всех случаях мы обязательно включаем после посадки нейтринный режим двигателей.
Предупреждая очередной вопрос Юрия, Миро сделал такой жест рукой, словно он отодвигает от себя и Юрия и его вопрос.
— При таком режиме двигатели выделяют только две мельчайшие частички атомов — нейтрино и антинейтрино. Первая из них вращается вокруг своей оси в одну сторону, а вторая в противоположную. Сочетание этих движений нейтрино и антинейтрино позволяет нам делать корабль невидимым. И не только для глаза. Он невидим и для других видов разведки — например, для радиолокации. А пока мы невидимы и неслышимы, мы можем как следует заняться разведкой. Что мы сейчас и сделаем.
Конечно, Юрию очень хотелось узнать, что это за штуки — нейтрино и антинейтрино, и почему они вращаются в разные стороны, и, главное, почему они могут сделать корабль невидимым, но он не спешил с вопросами. И так было ясно, что и нейтрино и антинейтрино — мельчайшие частицы атома. А что они собой представляют — он еще узнает. Время еще есть. А вот заняться разведкой неизвестной планеты времени может и не быть: ночь неслышно и неотвратимо сокращается — ведь планета так же неотвратимо вращается вокруг своей оси и вокруг своего солнца. Юрий повернулся к экранам внешнего обзора.
Наверное, где-то на вершине корабля роботы включили приемные устройства, потому что на экранах темнота вдруг сменилась какой-то странной, медленно движущейся массой. Это движение показалось вначале таким жутким и необъяснимым, что Юрий неожиданно вспотел. Но он тут же одернул себя:
«Что ты, как девчонка в потемках. Это же не окружающее движется, а приемное устройство».
Вот с этой минуты Юрий Бойцов уже никогда не пугался и не замечал за собой ни ужаса, ни простой оторопи. С этой минуты он всегда был настоящим мужчиной — смелым, решительным и много, по-настоящему думающим.
А в эту минуту он понял только одно — локаторы на вершине корабля пядь за пядью просматривают и прослушивают окружающее.
Оно поначалу было безмятежно покойно — огромная, неохватная ни взглядом, ни локатором степь. Саванна. Прерии. Все вокруг было покрыто густой травой. Постепенно, когда глаз привык и научился разбирать детали движущейся на экране картины, все увидели, что трава эта в чем-то похожа на траву Голубой земли. Здесь были и острые, как сабли, стебли, были и цветы как зонтики.
Распластывались или тянулись вверх, к незнакомому солнцу, обыкновенные и необыкновенные по форме листья.
Одним словом, ничего особенного: степь как степь. Обыкновенная саванна или прерии. Притом безжизненные.
Но чем дольше двигались локаторы, чем надежней глаза и, главное, сознание привыкали к окружающему, тем больше интересных деталей открывалось перед космонавтами.
Всех, например, удивили длинные и узкие полосы-просеки в сплошной стене разнотравья. Они были такими ровными и прямыми, что сразу подумалось, что ничто живое, кроме человека, разумного существа, не могло их провести.
