Боль из района простреленного плеча понемногу начала проникать, просачиваться в сознание.
Один из бойцов подошел к ней вплотную, присел на корточки, положив на колени импульсный карабин «ИМ-200», и Лиза услышала его хрипловатый голос:
— Сэр, похоже, пуля не пробила ее череп… Нет, думаю, она мертва. — Он не спешил прикоснуться к окровавленному телу, перевернуть его, чтобы убедиться в справедливости только что сказанных слов. — Что нам делать с телом, сэр?
В коммуникаторе послышалось невнятное бормотание.
— Нет, капитан Блейхард остался в машине. Свяжитесь с ним, мы подождем, — опять прозвучал над ухом тот же хрипловатый голос.
Лиза лежала, не шелохнувшись.
Боль расползалась все дальше, плечо начало неметь, и это было скверно. Секунды казались тягучими, словно капли пролитого сиропа. Сознание Лизы будто раскололось на две половинки, — она отчетливо понимала, что в эти роковые мгновения ее телом владеет кто-то другой, умеющий терпеть боль, обладающий навыками, которые ей, обыкновенной домашней хозяйке, не могли пригрезиться в самом кошмарном, невероятном сне.
Та Лиза, которая ворковала над ухом одуревшего от виртуальной зависимости Сережи, стремительно уходила в прошлое, она погибала, а что приходило взамен? Пустота? Холодный отрешенный вакуум сознания, в котором едва приметными вехами плавали скудные обрывки воспоминаний другой женщины?..
— Да, сэр, я понял!..
Голос резко вышвырнул ее назад, в болезненную, окровавленную реальность, и Лиза почувствовала, как потянулась к ней рука…
Минуту назад этот человек хладнокровно сжал сенсор гашетки, целя ей в лоб, нимало не задумываясь над степенью ее вины… Лиза не знала, что за дьявол владеет ее разумом, но холодная внутренняя отрешенность, страшная уверенность в том, что она сможет убить его, внезапно резанула по нервам, заставив раньше времени вздрогнуть безвольное, как казалось, тело…
…
Сержант Говард достаточно повидал на своем веку, чтобы его руки не дрожали, переворачивая теплый еще труп.
«Красивая…» — подумал он, равнодушно скользнув взглядом по забрызганному кровью лицу, и в этот миг что-то укололо его мгновенным, парализующим предчувствием.
Мертвое тело вздрогнуло, как живое.
Ее глаза открылись. Они были огромными, бездонными, черными… В них жила пустота.
— О черт!.. — Говард заученным движением уже отшвыривал прочь от себя внезапно ожившее тело, но, видимо, потрясение оказалось слишком сильным, даже для его нервов, — он сделал это недостаточно проворно, и женщина, которая поднималась с земли, одним плавным, тягучим движением успела дотянуться до расстегнутой кобуры на его поясе.
Импульсная «гюрза» послушно вышла из захватов.
Последнее, что запечатлело сознание Говарда, было ее лицо — серое, будто пепел от сгоревшей бумаги… и глаза, в которых затаилась нечеловеческая боль, такая сильная, осязаемая, словно каждый выстрел отдавался в ее сознании, как собственная смерть.
…
Лиза начала стрелять, как только холодная рифленая рукоять автоматического пистолета оказалась в ее вспотевшей ладони.
Она действовала словно в полусне, и удивительно, что в таком состоянии разум продолжал контролировать движение рук.
Первый выстрел опрокинул ближайшего спецназовца, выбив из него сознание прямым попаданием в грудь. Учитывая бронежилет, он получил в худшем случае кровавый синяк и треснутые ребра, но удар пули вышиб весь воздух из его легких.
Он еще валился на коротко стриженный газон, рефлекторно согнувшись пополам, когда второй, еще не сообразив, что случилось, дико взвыл, ронял оружие, — пуля пробила ему ногу.
Фактор внезапности, сколь ошеломляющ он ни был, отработал свое и завершился, вслед за болезненными вскриками и падением двух тел.
Мама… Мамочка… — это был ее мысленный вскрик, порождение подсознательного ужаса от того, что она делает…
Третий боец застыл, замешкался ровно на секунду, и этого хватило, чтобы их глаза встретились.
Губы Лизы мелко дрожали. Она не закончила начатое движение и все еще полусидела на окропленной кровью траве, а он застыл метрах в пятнадцати от нее. Парню с импульсным карабином в руках уже перевалило за тридцать, у него наверняка была семья, дети, целая Вселенная по имени жизнь, — это читалось в его выцветших от напряжения глазах, в том, как мелко, едва заметно подрагивал направленный на нее ствол электромагнитного оружия.
Лиза была уверена — он не боится. Но и ее внутреннее смятение никак не отражалось на твердости руки — «гюрза» лежала в ладонях как влитая, и она почему-то твердо знала: они выстрелят одновременно и обязательно убьют друг друга.
Он напряженно следил за ней, она за ним, и эта пауза затягивалась, превращаясь в вечность.
— Не надо… — тихо, едва слышно выдохнула она.
Он еще больше побледнел, но карабин в его руках по-прежнему был направлен в голову Лизе.
Ее мутило от резкой, обильной потери крови, простреленное плечо уже не ощущалось как часть тела, и неизвестно, что за сила помогала ей так твердо держать оружие.
Не сводя глаз с застывшего бойца, она медленно встала.
— Это ошибка… Чудовищная ошибка, понимаешь? — Она выпрямилась, сделала шаг в сторону, удерживая пистолет на вытянутых руках и целя ему в лоб. На самом деле Лиза не понимала, что мешает ей чуть сильнее сжать сенсор гашетки? Она ведь уже догадалась наконец, что вся ее сущность кем-то извращена, скомкана, перекроена, и от госпожи Стриммер — законопослушной домашней хозяйки — в душе ничего не осталось.
«Я слишком хорошо умею убивать…» — подумалось ей, и эта мысль обожгла. — «Ну, не останавливайся, давай, терять-то уже нечего…»
Это был страшный миг для ее изорванного в клочья сознания.
Она владела жизнью другого человека полно, безраздельно, в такой же мере, как собственной.
Это ощущение бросало в холодный пот, оно пугало и манило одновременно своей запредельной остротой, болью, солоноватым привкусом крови на губах…
Не отрекаются, любя…
Эта мысль, пришедшая, как казалось, ни к месту, невпопад — о какой любви могла идти речь в эту секунду?! — тем не менее сработала, и ее скрытый, подстрочный смысл лег в сознании как нечто твердое, обдуманное уже давно и принятое навсегда,
Нельзя отрекаться от самой себя… Нельзя быть сегодня честным, а завтра лжецом… Нельзя предать то, во что когда-то верил. Нельзя стать зверем, а потом опять вернуться в человеческое обличье.
— Не надо… — твердо повторила она, делая шаг по направлению к нему. — Это будет бессмысленно…
Что-то дрогнуло, сломалось в его взгляде.
Ствол импульсного карабина не опустился, но Лиза каким-то шестым чувством поняла: боец поверил ее прерывистому шепоту. Он не станет стрелять, и она не выстрелит, потому что каждый из них сделал свой выбор, заглянул в миг адского напряжения в свою опустошенную, танцующую на краю пропасти душу и понял: они одинаковые — он и она. У них одно чувство справедливости, один, очень похожий взгляд на жизнь и смерть… на целесообразность последней и на ее удручающую окончательность.
