Мальчик, как мне показалось вначале, подавал надежды, и это
даже наполняло меня гордостью. Кровь нашего рода давала себя знать, несмотря на
не правильное воспитание, точнее, отсутствие такового, со стороны моей первой
жены. Она сама так и осталась полуграмотной легкомысленной дурочкой, и я не без
оснований опасался, что на Александре скажется ее дурное влияние. Однако сын
при первой после длительного перерыва встрече мне понравился, он был увлечен
идеей, у него был вполне сформировавшийся стойкий интерес, и при таких отличных
задатках из него мог получиться превосходный специалист, уникальный и широко
известный, за которого мне не было бы стыдно перед предками. Правда, Александр
наотрез отказался начинать раннюю специализацию и переходить в школу с
биологическим уклоном, и это меня огорчило, но надежда не покидала меня. В
конце концов, я тоже закончил не физико-математическую школу, а языковую, с
углубленным изучением немецкого и со вторым иностранным языком, но это ведь не
помешало мне с первой попытки поступить в технический вуз и с блеском окончить
его.
Я строго контролировал развитие сына, проверял его успехи не
столько в учебе, сколько в избранной специальности, и на протяжении нескольких
лет мне казалось, что все должно получиться. Тем не менее, несмотря на все
приложенные мною усилия, Александр не захотел продолжать образование и даже не
попытался поступить в вуз. Он ушел служить в армию, а я набрался терпения и
ждал его возвращения. Я был уверен, что армия научит его уму-разуму и выбьет из
головы дурь, он придет домой повзрослевшим и осознает необходимость учиться.
Два года напрасных и глупых иллюзий… Сын вернулся действительно повзрослевшим,
но это выражалось лишь в том, что он научился разговаривать резко и грубо.
Очень скоро я понял, что мне не удастся его переломить, он такой же умственно
ленивый, как и его мать, и так же, как она сама, не испытывает интереса к
систематизированным глубоким знаниям и к собственной карьере.
Разочарование было болезненным, на сына потрачены годы и
усилия, которые не дали результата. Если бы я мог это предвидеть, я не стал бы
возлагать на него столько надежд, вместо этого я попробовал бы найти себе еще
одну жену, которая родила бы мне ребенка, и уж этого ребенка я никому не отдал
бы на воспитание. Но я снова ошибся…
Возвращение Александра из армии и мой разрыв с ним совпали
по времени со свертыванием научных исследований в области новых технологий.
Конверсия коснулась не только оборонного производства, но и научных разработок.
Мою лабораторию сначала сократили на тридцать процентов, потом еще на
пятьдесят, потом вовсе закрыли. Я, со всеми своими знаниями и опытом, оказался
не нужен своей Родине, а ведь я так любил ее и продолжал любить.
Сначала я даже не осознал масштабов катастрофы. Трудности
казались мне временными и несерьезными, но чем дальше – тем больше я убеждался,
что мое научное направление закрывается за ненадобностью и нет ни малейших
перспектив на его возрождение. «Ну и что, – уговаривал я себя, –
можно сменить специальность, можно найти себе применение, чтобы это шло на
благо Родины». Но со сменой специальности все оказалось не так просто, как я
думал вначале. Наука сокращалась всюду, и те, кому удалось уцепиться и
остаться, вовсе не жаждали уступать свое место мне. И потом, у меня была
научная гордость. В своей отрасли я достиг больших высот, я составил себе имя,
признанное не только в нашей стране, и что же теперь, я должен отказаться от
всего этого только ради куска хлеба? Или начать интриговать, задействовать
связи и знакомства, чтобы выбить себе место, равное тому, которое я потерял?
Или согласиться на должность младшего научного сотрудника?
Все эти варианты недостойны представителя нашего рода. И кроме того, я
совершенно не умел и не хотел делать то, что мне неинтересно.
Деньги у меня были, и немалые, поэтому о проблеме куска
хлеба можно было не задумываться. Задумался я о другом. К чему я пришел?
Научная карьера оборвалась, и нет никаких шансов на ее возобновление без того,
чтобы поступиться своими принципами. Родине я оказался не нужен, но она в этом
не виновата. Просто так сложилось. Теперь я не смогу окончить свои дни в ранге
достойного продолжателя традиций рода Лисовских. И я не смог сделать ничего для
того, чтобы мои потомки с честью поддержали эти традиции. Сын не удался, а
сегодня начинать все сначала, подыскивать жену и растить еще одного ребенка уже
поздно. Пока он вырастет, я состарюсь, не успев вовремя уйти, и тогда меня
подстережет та самая недостойная смерть, которую я так хочу обмануть.
Прошел почти год, прежде чем я со всей ясностью осознал: уже
пора. Ждать больше нечего, нужно заниматься подготовкой своей смерти.
Что такое смерть? Как она выглядит? Что она означает? Эти
вопросы долгое время казались мне, воспитанному в строго материалистическом
духе, праздными и никчемными. Но многие годы и огромный опыт работы с техникой
подсказывали, что вдолбленное нам материалистическое учение – не более чем миф,
который не может объяснить огромное множество явлений, но который, сталкиваясь
с непонятным и необъяснимым, возводит это в ранг либо научной и
экспериментальной ошибки, либо строго секретных сведений, закрытых
многочисленными грифами. Мысль о неизбежности смерти сформировалась в моем
сознании раньше, чем вопрос о том, а что же такое, в сущности, смерть. Но
поскольку вопрос возник, я должен был получить на него ответ, прежде чем
приступать к выполнению принятого решения.
Я обложился литературой и углубился в изучение предмета. Я
читал работы Лаврина и Уотсона, Доброхотовой и Моуди, Ландсберга и Файе. С
удивлением и удовлетворением я понял, что не одинок в своих воззрениях и
опасениях.
Особенно меня порадовал следующий пассаж:
«Когда вы собираетесь совершить путешествие, вы обязательно
планируете его, проверяете, все ли в порядке с билетами и жильем, есть ли у вас
подходящая для путешествия одежда. По иронии судьбы, большинство людей
совершенно не готовится к самому важному и неизбежному путешествию в жизни – к
смерти. Отсутствие такого рода подготовки, в основе чего лежит страх смерти,
характерно для большинства людей западной цивилизации. В восточных и
африканских культурах, где смерти предшествует тщательная подготовка и
существует школа умирания, дающая возможность узнать, чего ждать, люди не знают
танатофобии».
Что ж, я был прав, мысль о том, что уход из жизни нельзя
пускать на самотек, имеет множество приверженцев. Но число их – песчинка в
пустыне по сравнению с теми, кто панически и неосознанно боится смерти и потому
не желает ни думать о ней, ни тем более готовиться к встрече с кончиной. Из
всего прочитанного наибольшее впечатление произвел на меня пересказ тибетской
«Книги мертвых». Я понял, что смерть «не более чем мгновение в бесконечном
потоке опыта от «до рождения» к «после смерти» и что, если сохранять спокойное
и ясное состояние ума во время умирания, опыт смерти может оказаться духовным и
освобождающим, а печаль друзей и близких людей затрудняет умирание, затягивая
уход души и мешая духовному освобождению».
Таким образом, для правильного ухода из жизни мне необходимо
было соблюсти три условия.
