ЗАРУБИН
На поиски Вениамина пришлось потратить немало времени. К
моменту обнаружения он был изрядно нетрезв и жаждал общаться, поэтому пробиться
со своими вопросами сквозь поток его речей было не так-то просто.
– Во, начальник, Надька-то с концами… Ва-а-ще… Нет, ну
ты скажи мне, почему одним все, а другим ничего. Чем Надька лучше меня или, к
примеру, Тамарки, а? Почему ей такая везуха сделалась? Бабки обломились, жизнь
новая началась, теперь к старым друзьям носа не кажет…
– Вениамин, припомни, у Надежды дома были керамические
фигурки? Рыбка, например.
– Да кой черт теперь эти фигурки? – отмахивался Бритый. –
Были, не были – какая разница? Ей в ейной новой жизни они ни к чему. Пропала, и
все. Ни «до свидания» не сказала, ни адреса не оставила. Вот ты скажи, с
друзьями так поступают или нет?
Обида Бритого была глубокой и большей своей частью замешена
на зависти, ему нужно было выговориться, и Зарубин понимал, что, пока Веня не
скажет все, что думает, причем раз пятнадцать, он больше ничего не услышит.
Пришлось терпеливо ждать. Наконец, уловив некоторое снижение
эмоционального накала, Сергей снова принялся за свое:
– И все-таки, Вениамин, вспомни, не было ли у Надежды
привычки носить с собой игрушки какие-нибудь или фигурки. Может, она их
собирала, коллекционировала? Или хранила как память о чем-то? Вспомни, уж будь
так любезен.
– Мозги тереть… – неопределенно пробурчал Бритый,
кинув на Зарубина весьма выразительный взгляд.
Сергей вытащил из кармана десятку, и глаза Бритого тут же
прилипли к ней намертво.
– Вспомни, Вениамин, – голос оперативника был
полон ласкового терпения, словно он разговаривал с ребенком, – вспомни.
Купюра скрылась в его кармане, будто он достал ее совершенно
случайно и без всякой задней мысли. На лице Бритого отразилось горькое
разочарование, которое быстро сменилось злобой по поводу не оправдавшихся
надежд.
– А хрена ж вспоминать? – окрысился он. – У
меня своих забот хватает. У Надьки теперь своя жизнь, у меня своя. Разве ж она
теперь вспомнит, в своей новой-то жизни, сколько меж нами хорошего было? Во
людская неблагодарность!
Как плохо было, так ко мне бежала, а как удача привалила, так
всех забыла, и меня в первую очередь. Даже «до свидания» не сказала, сука!
Пришлось прибегать к резким мерам, никаким другим способом
Бритого было не остановить.
– Вениамин, – строго произнес Зарубин, – ты
Надежду не ругай и неприличными словами не обзывай. Она, конечно, пропала, но
ее вины в этом нет. Она умерла.
Бритый воззрился на него в полном недоумении.
– Как это… куда это… – пролепетал он. –
Неужто и вправду заболела, а мы вовремя не хватились?
– Да нет, Веня, не заболела. Убили ее. Поэтому ты свои
обиды засунь в одно место и давай-ка вспоминай, о чем я тебя спрашиваю.
– Это насчет фигурок, что ли?
– Насчет фигурок, – подтвердил Сергей.
– Не.
– Что «не»? Говори внятно.
– Не… Погоди, как это Надьку убили? Кто? За что?
Зарубин усмехнулся, снова вытащил десятирублевую купюру и
протянул собеседнику.
– На, выпей за помин ее души. Если б я знал, кто и за
что ее убил, я бы тут с тобой времени не терял и тебя своими вопросами не мучил
бы, ясно? Так были у нее дома керамические фигурки? Человечки всякие, зверушки,
рыбки, куколки? Пластмассовые пупсики?
Взгляд Бритого постепенно обрел некоторую осмысленность.
– Не было, – твердо ответил он. – Ни разу не
видел.
– А не говорила она, что всегда носит с собой
какой-нибудь талисман?
– Не говорила.
Зарубин еще раз мысленно проделал путешествие по квартире
Надежды Старостенко. Он, кажется, вчера заглянул во все ящики и шкафчики, пока
искал документы, но ничего похожего на найденные в ее карманах фигурки там не
было.
– Вениамин, а может быть, они у нее раньше были, давно,
а потом она их продала или подарила кому-нибудь, а? Ты припомни как следует,
она ничего такого не рассказывала?
– Не было ничего такого. Я бы не забыл.
Из уст алкоголика такое заверение звучало не особенно серьезно,
но другого источника Информации все равно не было. Можно было опрашивать всех
поголовно собутыльников Надьки Танцорки, но надежность их слов вряд ли была бы
выше.
Сергей не стал больше тратить на это времени. На сегодня у
него были запланированы и другие дела, которые никак нельзя было отменить или
отложить. Одним из таких дел была встреча с человеком, дававшим Зарубину
разного рода информацию о жильцах своего дома. Дом был непростой, всего
двадцать квартир, почти все из них – бывшие коммуналки, ныне расселенные,
отремонтированные, перестроенные и проданные весьма состоятельным людям.
Некоторые из этих людей заработали свои деньги не вполне
честным путем и посему представляли для милиции определенный интерес хотя бы в
чисто профилактических целях. Информатор Зарубина проживал в одной из двух
оставшихся коммунальных квартир, на работу не ходил по причине инвалидности и
от скуки наблюдал за жизнью немногочисленных жильцов дома.
Никакого особого интереса к вышеуказанному дому у Сергея на
сегодняшний день не было, но встречаться с поставляющими информацию людьми
нужно было регулярно и делать об этом соответствующие записи, таков порядок.
– Слышь, Кузьмич, – помявшись, сказал напоследок
человек, имевший рабочий псевдоним Кашин, – опять у меня болит… Сил нет
терпеть. Врачу сказал, так он выписал муть какую-то, от нее ни жарко ни
холодно. Не помогает, одним словом. Мне вот тут знающие люди подсказали, есть
одно лекарство, хорошее.
Но стоит оно… Никак помочь нельзя, а?
– Подумаем, – пообещал Зарубин. – Ты мне вот
что скажи: у тебя в районе арбатских переулков есть знакомые?
Кашин подумал немного и кивнул.
– А что надо-то?
– Ну ты запомни на всякий случай одно имя: Надежда
Старостенко, кличка Надька Танцорка. Во Власьевском переулке живет. В субботу
на нее неизвестно откуда свалилась куча денег, и примерно около семнадцати
часов ее могли видеть на улице в новой одежде. Серебристо-серый плащ и парик
под коротко стриженную брюнетку. Со стороны, конечно, не видно, что это парик,
просто хорошая стрижка. Но узнать Надежду можно было, у нее лицо характерное,
запоминающееся. Все понял?
Кашин, напряженно вслушивавшийся в каждое слово Сергея,
снова кивнул. Он понимал, для чего молодой опер все это ему рассказывает. Такое
уже бывало раньше. Мало ли кто проверить захочет своего подчиненного, а потом
выяснится, что Кашин и имени-то такого – Надька Танцорка – не слыхал.
– Спасибо тебе, Кузьмич, – с чувством произнес
он, – век помнить буду. Я отслужу, ты не сомневайся.
