Голубой? Или белый? «, «Какой у тебя размер груди? Наверное,
большой… «, «А сколько раз ты можешь кончить за одну ночь? ».
Дошло до того, что он начал хватать Татьяну за руки и
предлагать заняться сексом прямо в кабинете. Все можно было прекратить уже
давно, но она боролась за себя, она ни за что не показала бы начальнику, что
сдалась, не справилась, испугалась. Она сцепила зубы и терпеливо вела дело к
обвинительному заключению. И лишь однажды сорвалась.
– Знаешь, Горшков, я страшно рада, что тебя так долго
искали, – сказала она спокойно, глядя ему прямо в глаза. – Я,
конечно, отдаю себе отчет, что за эти месяцы ты успел совершить еще кучу
преступлений, и если бы тебя поймали раньше, тебе это не удалось бы. И от тебя
пострадали не две девушки, а двадцать две. Мне их всех жалко. Но я все равно
рада, что так случилось, и тебя долго ловили.
– Это почему же? – насторожился Горшков.
– Да потому. Горшков, что, если бы тебя поймали сразу,
эпизодов было бы еще мало, следствие закончилось бы быстро, пока тебе было
семнадцать, и срок ты пошел бы отбывать в колонию для малолеток. За один-два
эпизода тебе дали бы максимум год. И весь этот год ты просидел бы с детишками,
поскольку ради нескольких месяцев во взрослую колонию тебя переводить никто не
будет. Среди детишек ты был бы героем, половым гигантом, многоопытным и умелым.
Но тебе, Горшков, не повезло. Тебя ловили слишком долго. Теперь тебе уже
восемнадцать, и эпизодов у тебя – лет на пять, если не больше. Я ж тебе не
только сто двадцатую статью нарисую, но и хулиганство, причем злостное,
совершенное с особым цинизмом. А если поднапрягусь, то и еще что-нибудь
придумаю. В общей сумме лет на восемь. И пойдешь ты эти восемь лет отбывать в
колонию, где сидят взрослые дяденьки. У многих из них есть дети, сестры, возлюбленные
и жены. И для них ты будешь не героем, а падалью последней.
Жизни тебе там не будет, Горшков, это я могу тебе твердо
пообещать. Скорее всего ты оттуда вообще не выйдешь. Либо тебя на зоне опустят,
что вероятнее всего, либо вообще прибьют, либо ты попытаешься дать сдачи и
получишь новый срок. А потом еще один, и еще один. Другие осужденные если уж
решат тебя не убивать, то сделают все возможное, чтобы ты на свободу никогда не
вышел. Они это очень лихо умеют делать, там на такой случай целая наука разработана,
как зеков провоцировать, а потом под суд отдавать за новое преступление.
Усвоил? Тогда перейдем к следующему эпизоду…
Разумеется, воспитательного воздействия ее откровения не
оказали, Горшков только больше обозлился, но Татьяна была рада, что сказала ему
то, что сказала. Ей стало легче.
Доведя предварительное следствие до конца и составив
обвинительное заключение, она с удовольствием наблюдала за Горшковым, пока тот
читал длинный, многостраничный документ. Читал он медленно, но не оттого, что
вдумчиво. Он просто плохо читал.
– Ладно, – с угрозой произнес обвиняемый, швыряя
на стол бумаги, – ты у меня еще поплатишься, сволочь. Что дадут – отсижу,
а потом мы с тобой встретимся, Татьяна Григорьевна. Может быть, мне повезет на
суде, и тогда мы встретимся с тобой совсем скоро. Так что жди меня, любимая, и
я вернусь.
Помыться не забудь, я грязнуль не люблю.
На суде Горшкову не повезло, по совокупности преступлений
ему дали семь лет. Слова Татьяны оказались пророческими, в колонии ему снова не
повезло, ибо самый авторитетный в отряде осужденный имел личный и весьма острый
зуб на всех насильников и развратников. В попытках защититься и постоять за
себя Горшков нанес кому-то увечья и получил новый срок.
– Я сделала запрос; – безнадежным голосом сообщила
Татьяна, – Горшков Александр Петрович, шестьдесят девятого года рождения,
освободился из мест лишения свободы в мае этого года. Из колонии направился
якобы в Тверскую область, но туда не прибыл. Местонахождение его неизвестно.
В кабинете повисла тишина. Настя и Коротков сочувственно
смотрели на Татьяну, Миша Доценко уставился в лежащий на столе листок с ответом
на запрос. Тверская область граничит с Московской, совсем близко.
– Татьяна Григорьевна, – спросил он, по
обыкновению называя ее по имени-отчеству, – а этот Горшков похож на
убийцу? Мне всегда казалось, что половой психопат – это одно, а человек,
который убивает, – это немножко другое. Разные типы личности.
– Брось ты, Михаил, – махнул рукой
Коротков, – похож – не похож… Это все наши кабинетные измышления. И потом,
ты по своей интеллигентской манере называешь его половым психопатом, а я со
всей большевистской прямотой назову его сексуальным маньяком, и буду прав. А
когда человек маньяк, то это надолго. На всю, можно сказать, оставшуюся жизнь.
И проявляться его мания может в чем угодно. Разве не так? Ну скажи, Ася, я
прав?
– Не знаю, – покачала головой Настя. – Это
надо у специалистов спрашивать.
– Да при чем тут специалисты? – продолжал
горячиться Юрий. – Разве мало мы знаем сексуальных маньяков-убийц? Один приснопамятный
Головкин по кличке Удав чего стоит, а про Чикатило я вообще молчу. Хотелось ему
оригинальных сексуальных ощущений, а кончилось все кучей изуродованных трупов.
Вот и весь расклад. Таня, фотографии Горшкова есть?
– Найдутся. Но время, Юра, время… Любительские
фотографии можно взять у его родителей, но на них ему самое большее семнадцать,
а теперь ему двадцать девять, и за плечами столько лет в колонии, что
опознавать его по тем снимкам бессмысленно.
– Это точно, – подхватил Доценко, – но можно взять
последние фотографии, которые делали в колонии для справки об освобождении.
Они, конечно, «мертвые», и прическа у него теперь неизвестно какая, но на
компьютере сделают несколько вариантов. Попробуем…
– Что попробуем? – перебил его Коротков, в голосе
которого явственно проступала безнадежность. – Будем предъявлять эту
фотографию всем участникам телемоста, которые находились на Арбате? Во-первых,
мы их год собирать будем, а во-вторых, это нам ничего не даст. Ну, допустим,
его никто не вспомнит. Так это вовсе не означает, что его там и в самом деле не
было.
Допустим, кто-то его вспомнит. И что? Мы будем знать, что в
игру с нами играет именно он, а толку-то? Его ж искать надо, и весь вопрос в
том и состоит, что мы не знаем, где искать. В розыск мы его, конечно, объявим,
но надежды мало. Нужны идеи. «Идеи. Где ж их взять? Татьяна думала о том, что
сейчас, в половине одиннадцатого вечера, она сидит на Петровке, и, пока не
выйдет на улицу, ей ничего не грозит. Но ведь она не может сидеть здесь вечно.
Хуже того, она вряд ли узнает Александра Петровича Горшкова, окажись он рядом с
ней на улице или в транспорте. Миновало одиннадцать лет, за эти годы через руки
следователя Образцовой прошло столько подследственных, что их лица слились в ее
памяти в неясный облик. Некоторых она помнит очень отчетливо, некоторых не
помнит совсем, но для того, чтобы узнать человека через одиннадцать лет, нужно
в деталях знать его лицо и мимику. А детали стерлись… Она, конечно, может
восстановить в памяти внешность Александра, но без этих деталей ей каждый
второй прохожий будет казаться злополучным Горшковым.
