Настя словно прочитала ее мысли.
– Таня, ты хорошо помнишь его лицо? – спросила
она.
Татьяна отрицательно помотала головой.
– Только в общих чертах. Я его либо вообще не узнаю,
либо начну узнавать во всех подряд.
– Понятно. Тогда остается одно: искать, его изнутри.
– Изнутри? – переспросил Коротков. – Что ты
имеешь в виду?
– Самого Горшкова. Юра, у него есть какой-то
собственный план, какие-то заумные идеи. Он же мог просто разыскать Татьяну,
это несложно, учитывая ее писательскую популярность. Разыскать и… В общем,
понятно. Но он этого не сделал. Он затеял целую драму, в которой выступает
режиссером и актером.
Значит, он чего-то хочет. Чего? Из всех здесь присутствующих
только одна Таня с ним общалась, и общалась долго, только она более или менее
знает его характер и стиль мышления. И только она может додуматься и ответить
на вопрос: чего он хочет. Если мы это поймем, мы придумаем, как дать Горшкову
то, чего он хочет, чтобы остановить его.
– Остановить или поймать? – зло прищурился
Коротков. – Подруга, мы с тобой служим в карательных органах, а не в
благотворительной организации. До появления трупа Старостенко мы еще имели бы
право на то, чтобы его останавливать и на этом считать свою миссию исчерпанной.
Но он уже показал, что умеет убивать, и занятием этим скорбным вовсе не
гнушается. Посему не останавливать его мы должны, а искать, хватать за шкирку и
тащить волоком в зону. Мы, Ася, сегодня говорим уже не о Шутнике, а об убийце.
Настя опустила голову, подперев лоб кулаками. Татьяне на миг
показалось, что она сейчас заплачет, но, присмотревшись внимательнее, она
увидела, что Каменская пытается спрятать улыбку. Через несколько секунд Настя
подняла голову, и лицо ее снова было бесстрастным.
– Юрик, как быстро ты перестал быть опером и
превратился в начальника.
Это не в порядке критики, а исключительно в виде констатации
факта. Как нормальный и высокопрофессиональный начальник ты ориентируешь
подчиненных на максимальный результат: убийца должен быть пойман,
доказательства его вины собраны. И в этом ты прав.
– А в чем же я не прав? – ехидно вопросил Юра.
– А в том, солнце мое незаходящее, что, кроме наших
максимальных задач, за решение которых мы получаем от государства оклад
содержания, есть еще живые люди, которые ходят по улицам, едят, пьют, спят,
любят, надеются на что-то, строят какие-то планы на будущее. И; некоторые из
них умрут исключительно из-за того, что этот наш Горшков чего-то такого
захотел.
Остренького, с приправами и соусом. Люди совершенно ни в чем
не виноваты. И ты очень хорошо помнил об этом еще совсем недавно. Чтобы сберечь
жизни этих людей, нам нужно понять, чего хочет Горшков. И фиг с ним, если мы
его при этом не поймаем, важно его остановить.
Татьяна была с этим согласна. Но, видит бог, совсем непросто
понять, чего хочет человек, который одиннадцать лет назад хотел быть самцом,
которого боится самка и которым она одновременно восхищается; Он получал
удовольствие от того, что наводил ужас на невысоких хрупких девочек и женщин,
он испытывал наслаждение, когда распахивал пальто и демонстрировал им предмет
своей гордости, глядя прямо в их безумные от страха глаза. Горшков всегда
выбирал в качестве своих жертв тех, кто был значительно ниже его ростом. А
Надежда Старостенко тоже была маленькой и хрупкой…
– Он хочет первенства, но не за счет своей силы и
реального превосходства, а за счет слабости других, – медленно сказала
Татьяна. – Он всегда выбирал маленьких и слабых. Он всегда хотел, чтобы
его боялись. И приходил в бешенство, когда встречал того, кто его не боится.
Наверное, он просто избегал тех, кто мог его не испугаться. Отсюда и его
поведение у меня на допросах. По комплекции я явно не относилась к тем, кто
может испугаться его физических данных. И он старался меня смутить, потому что
смущение – это признак слабости, это уже почти испуг. Если бы я тогда попросила
передать дело другому следователю. Горшков расценил бы это как собственную
победу. Он бы решил, что ему удалось меня запугать, и я отступила. Все это
прекрасно, ребятки, но это не ответ на ваш вопрос. Я не понимаю, чего он хочет
сейчас.
– Того же самого, – пожал плечами Коротков. –
Он хочет заставить тебя отступить, сдаться, признать свою слабость и беспомощность
перед ним.
– И какой выход? Я готова сделать все, что угодно,
только чтобы он больше никого не убил.
В ее голосе прозвучала такая горечь, что присутствующим
стало не по себе.
В самом деле, она сейчас готова была на все в полном смысле
слова. Она готова была публично признать свою слабость, если надо – перед всем
честным народом, с экранов телевизоров, по радио – как угодно, только чтобы он
услышал ее, только чтобы достучаться до него и заставить поверить: он победил,
она сдалась, и не нужно больше смертей. Пусть ценой унижения, пусть ценой лжи,
пусть ценой разрушенной репутации следователя и писателя. Она готова заплатить
любую цену за то, чтобы остановить его. Не нужно крови. Ее не нужно вообще ни
при каких условиях. А уж тем более для того, чтобы что-то кому-то доказать.
– Ну, что вы все замолчали? – нетерпеливо вопросил
Коротков на правах начальника. – Давайте идеи. Что Таня должна сделать,
чтобы его остановить?
Принимаются любые варианты.
Татьяна молча обводила глазами друзей-коллег. Идей ни у кого
пока не было.
– Ладно, – Коротков со вздохом решил закончить
совещание, – расходимся, спать пора. Я повезу Аську, а ты, Мишаня, проводи
Татьяну. И проведи разъяснительную работу с ее мужем, пусть старается ее одну
не отпускать.
– Юра, это нереально, – слабо сопротивлялась
Татьяна, застегивая плащ, – Стасов не может быть при мне нянькой, у него
своя работа и своя жизнь.
– А Ира? Как мы обеспечим ее безопасность? –
спросила Настя.
– О ней не беспокойтесь, у нее есть личная охрана.
– Кто таков? – ревниво встрял Доценко. – Я
попрошу, граждане! Мне уже сто лет обещали близкое знакомство с Ирочкой, а тут
какой-то втерся…
– Это наш сосед, – успокаивающе сказала
Татьяна, – человек пожилой, пенсионер. Тебе не конкурент, не волнуйся.
Кстати, сегодня можешь и заглянуть к нам, повод есть.
Всю дорогу они говорили о чем угодно, только не о Горшкове,
и лишь в лифте Татьяна наконец вернулась к тому, о чем не переставала думать.
– Я тебя умоляю, Миша, не пугай моих домашних. У них и
без того нервы на пределе.
– Ты не права, – очень серьезно ответил
Доценко, – человек должен знать правду и готовиться к худшему, только так
он может справиться с ситуацией.
Татьяна уже достала ключи и поднесла руку к замку, но при
этих словах остановилась.
– А ты не думаешь, что человек, знающий правду, просто
с ума сойдет от ужаса, вместо того, чтобы готовиться к худшему? У всех ведь
по-разному нервная система устроена, некоторых негативная информация
мобилизует, заставляет обдуманно действовать, а некоторым вообще разум
отшибает.
