Что он может сказать Татьяне? Чем утешить ее?
Профессиональные советы ей вряд ли нужны, особенно после совещания с Настасьей
и Коротковым. Ей нужен муж, его поддержка и защита, не профессиональная, а
чисто мужская.
И подполковник милиции в отставке Владислав Стасов не нашел
ничего лучше, чем покрепче обнять жену и сказать:
– Я тебя люблю, Тань. Я очень тебя люблю. Что бы ни
случилось, ты помни об этом, ладно? Потому что это все равно самое главное в
жизни.
КАМЕНСКАЯ
– Интересно, сможешь ли ты когда-нибудь купить новую
машину? – спросила она, когда старенькие «Жигули» Короткова в очередной
раз так тряхнуло на колдобине, что возникла вполне реальная угроза рассыпания
автомобильчика на мелкие кусочки.
– А чем тебе эта плоха? – гордо обиделся
Коротков. – Ездит – и спасибо.
– Спасибо, – согласилась Настя. – Правда,
есть шанс, что в самый неподходящий момент она развалится. Не боишься?
– Не-а. Как говорят мудрые, боишься – не езди, а уж
коль ездишь – тогда не бойся. Если быть таким осторожным и предусмотрительным,
как ты, подруга, тогда вообще не жить. На улицу выходить страшно: а вдруг
кирпич на голову упадет или пьяный водитель насмерть задавит.
– Угу, или психу на пути попадешься, – кивнула
она. – Юр, а рыбка с человечком во рту – это что? Символ какой-то?
– Понятия не имею. Мы университетов не кончали, у нас
только школа милиции в багаже. Знаешь, в чем главный милицейский парадокс
состоит?
– Знаю, – вздохнула Настя. – В том, что
зарплата маленькая, да и ее не всегда дают, а люди еще почему-то работают.
– Ничего ты, подруга, не знаешь, а еще умная
считаешься, университет закончила. Главный милицейский парадокс состоит в том,
что чем больше преступник совершает преступлений, тем больше мы о нем узнаем и,
следовательно, тем легче его вычислить и поймать. Вот хоть квартирных воров
взять: пока за ним одна-две кражи, ни черта про него не понятно, и где его
ловить – неведомо, когда за ним десять-пятнадцать эпизодов, уже виден стиль и
почерк, по ним можно даже его психологический портрет составить, а когда
эпизодов становится под тридцать, можно поднапрячься и сообразить, где он в
следующий раз появится. Вот там-то его и брать тепленьким. И в чем же парадокс,
спросишь ты меня? А в том, что наша задача, с одной стороны, поймать гада, но,
с другой – не допустить, чтобы он совершал новые преступления. Но если он не
будет совершать новые преступления, мы его так никогда и не поймаем. Усекла?
– Начальник, ты передергиваешь. Воров ведь ловят не
только так, как ты мне тут нарисовал. Каналы сбыта проверяют, агентуру
задействуют, ранее судимых воров под контроль берут. Скучная рутина, про нее в
книжках не пишут.
Коротков рассмеялся и легонько хлопнул Настю по коленке:
– Ты мне ликбез не устраивай. Думаешь, если я всю жизнь
убийц и насильников ловлю, то не знаю, как кражи раскрываются? Я ведь это все к
чему клоню-то? К тому, что Татьянин псих. Горшков этот, скоро новый труп нам
преподнесет, и какой-нибудь значок на месте преступления оставит. Вроде рыбки с
человечком. Тогда и новый толчок для мысли появится. Чем больше значков…
– Ты хочешь сказать: чем больше трупов – тем больше
значков, – перебила его Настя. – А чем больше значков – тем больше
шансов понять, чего он хочет.
Но главное в твоей логической цепочке – именно трупы. Только
ты целомудренно упускаешь упоминание о них. Или я не права?
– Дорогая, ты права всегда, потому что ты женщина, а
они, как известно, всегда правы. Черт! Тут ремонт дороги какой-то затеяли…
придется объезжать. Так… сюда нельзя, одностороннее движение… попробуем найти
поворот…
Незлобиво чертыхаясь, Юра искал объездные пути. Конечно, он
прав, думала Настя, рассеянно поглядывая в окно и пытаясь понять, где они едут.
Как ни проскорбно это признавать, но он прав. Чем больше преступлений, тем
больше информации для поисков. Но чем больше преступлений… Тем их больше. И тем
больше жертв. Вот и все. И добавить к этому нечего. Действительно, парадокс.
– Аська, у тебя деньги есть?
От неожиданности она вздрогнула и никак не могла
переключиться со своих мыслей на суть заданного вопроса.
– Деньги? Какие?
– Российские рубли. Бумажные такие, разноцветные.
В долг.
– Сколько тебе нужно?
– Пока не знаю. Может, в ближайшее время и не нужно
будет, а потом я подкоплю. Выручишь, если что?
– Да не темни ты, Юра. О каких деньгах ты говоришь?
– Теща у меня плохая совсем. Врач сказал, что речь идет
о нескольких днях. Если что случится, у меня даже на похороны не отложено.
Представляешь, как назло, сыну зимнюю одежду купили, он из старого вырос, все
коротко и узко. На прошлой неделе на машину пришлось потратиться, шипованную
резину купил, аккумулятор новый, еще всякого набралось, она ж разваливается,
только и делает, что деньги жрет… Ну и вот. – Он горестно покачал
головой. – Кто ж знал, что как раз сейчас теща соберется… Десять лет
лежала в параличе, мы с Лялькой уж и привыкли, казалось, так будет всегда, пока
мы сами не помрем.
Ну вот и случилось. Нельзя желать смерти никому, и тем более
нельзя ждать чьей-то смерти. Но сколько таких, как Юрка Коротков и его жена!
Сколько людей, на руках у которых остаются парализованные родители без каких бы
то ни было перспектив на выздоровление. Больные, которые уже не могут говорить,
слышать и понимать, но сердце которых еще бьется, и когда оно остановится –
никто не знает. В больницу их не берут, а многие и не хотят отдавать своих
родных туда, где за ними не будет должного ухода, где им не поменяют вовремя
белье, не вынесут утку и не станут бороться с неизбежными пролежнями – бичом
всех, кто обречен на неподвижность. И многие ли признаются себе, что на самом
деле ждут смерти таких больных? А может быть, никто ее и не ждет, может быть,
все воспринимают это как должное, как посланное им судьбой испытание, как
возможность вернуть долг родителям?
Юрка ждал, Настя это точно знала. Хотя он никогда не
признался бы в этом даже самому себе, но он ждал. Потому что жил в крошечной
двухкомнатной квартирке, в одной комнате – парализованная теща, в другой – он с
женой и сыном. Потому что давно любил другую женщину и хотел развестись, но не
мог бросить жену одну с больной матерью, считая это трусливым бегством с поля
боя. Потому что у сына не было своей комнаты, и он не мог приводить друзей к
себе домой, а это очень плохо с точки зрения воспитания, уж об этом-то
милиционеру Короткову было известно получше, чем кому иному, ибо именно с
невозможности быть с друзьями дома начинаются дворовые компании. Потому что
оперу, который целые сутки проводит на ногах и работа которого отнюдь не
напоминает щадящий санаторный режим, нужно хотя бы четыре часа покоя,
возможности отдохнуть и набраться сил, а он вместо этого вынужден, придя домой
днем на пару часов после бессонной ночи, сворачиваться калачиком на краешке
дивана, прикрыв ноги уголком пледа, и мучительно бороться с проникающими
отовсюду звуками: теща кричит, сын смотрит телевизор, жена гремит кастрюлями на
кухне, и все время звонит телефон…
