– Вероятно, я понимаю вещи более сложные, –
усмехнулся отец. – И давайте не будем ссориться. У меня есть всего
несколько часов в неделю для общения с сыном, а вы крадете эти драгоценные часы
и тратите их на пустые разговоры.
– Воспитание мальчика – это не пустое, –
упрямилась она. – Дай мне слово, что ты сделаешь все возможное…
– Я сделаю все возможное, чтобы доходчиво объяснить сыну,
почему я не могу жить с ним. Надеюсь, он отнесется к этим причинам с большим
уважением, нежели вы.
Я слушал, прильнув ухом к двери и замерев от страха. Впервые
в жизни я присутствовал при разговоре, когда стороны не могут договориться и
стараются обидеть друг друга. Конечно, среди мальчишек, моих ровесников, ссоры
случались каждый день, и до драк частенько доходило, но здесь все было
по-другому. Здесь были два человека, которых я любил и от которых зависел, и в
их голосах звучала такая непримиримая злость, что у меня в глазах темнело и
сердце колотилось где-то в горле. ТАКОЕ я слышал в первый раз. Мама с отцом так
никогда не разговаривали.
Но дело было не только в этом. Я впервые услышал что-то
членораздельное о работе отца. Мама никогда не рассказывала мне подробности,
говорила только, что папа занимается важным и секретным делом, поэтому он так
мало бывает дома и сильно устает. Детским своим умишком я полагал, что
настоящая жизнь может быть только в Москве, в столице, в огромном прекрасном
городе, а все, что находится за ее пределами, – это одна сплошная
провинция или вообще деревня. По крайней мере именно так я видел мир из окна
вагона, когда мама возила меня летом на юг. Если отец работает за пределами
Москвы, да еще так далеко, что приходится ездить на поезде, это означает, что
работает он в чистом поле, в деревне или в лесу. А сильно устает, потому что
выполняет тяжелую физическую работу (а отчего же еще можно уставать?),
например, роет канавы или копает колодцы. В глубине души я этого стеснялся и никогда
не задавал маме вопросов об отце из страха, что она подтвердит мои опасения.
Мне, в мою детскую глупую головенку, и прийти не могло, что
он работает на оборонку и вооружение. В одну секунду отец вознесся в моих в
глазах на недосягаемую высоту. Кавалер ордена Ленина! Кавалер ордена Трудового
Красного Знамени! Лауреат Ленинской премии! И это – мой папа! Я так горжусь им!
Я хочу быть похожим на него. Я должен стать достойным. Я его не подведу.
Прошло два месяца, и как-то раз бабушка сказала, что завтра я
не пойду в школу. Завтра состоится суд над убийцей моей мамы. Отец тоже приехал
и еще в прихожей стал высказывать неудовольствие бабушкиным намерением взять
меня с собой.
– Незачем ему это слышать. Это травмирует
мальчика, – «басил он.
Я выбежал, услышав папин голос, но бабушка не отослала меня
в комнату, наоборот, поставила рядом с собой и положила руки мне на плечи.
– В роду Данилевичей-Лисовских мужчины всегда умели
смотреть прямо в глаза врагу и не прятаться от тяжелых переживаний, –
жестко произнесла она.
– И это умение прививалось им с самого детства. Иначе
наш мальчик вырастет слабым и трусливым.
Отец устало пожал плечами и молча кивнул.
– На вашу ответственность, – коротко бросил он.
На следующий день мы отправились в суд. То, что я там
услышал, потрясло меня. Маму убил слесарь-сантехник, которого она вызвала из
жэка, потому что засорился унитаз. Слесарь был, во-первых, умственно отсталым,
а во-вторых – алкоголиком. Увидев приличную обстановку в квартире и беспечно
брошенные мамой на серванте золотые сережки с бриллиантами и такое же кольцо,
он решил убить хозяйку и забрать драгоценности, а заодно и в шкафу пошарить,
авось деньги найдутся. Он ударил маму несколько раз по голове чемто тяжелым и
вдруг, заметив, что она молодая и красивая, решил изнасиловать ее. При мысли,
что он прикасался к маме теми же руками, которыми копался в унитазе, меня
вырвало прямо там, в зале суда. Под грозным взглядом отца бабушка вывела меня в
коридор и отвезла домой на такси.
Я заболел. Нет, с виду я оставался совершенно здоровым,
ходил в школу, занимался музыкой и немецким, писал картины, участвовал в
соревнованиях по шахматам и по легкой атлетике. Я заболел непониманием и
тщетными попытками ответить на вопрос: почему? Почему мою маму, такую красивую,
добрую, умную, самую лучшую маму на свете должен был убить пьяный полоумный
слесарь, чинивший унитаз и копавшийся в дерьме? И не только убить, но и
изнасиловать.
Как она могла это допустить? Почему она должна была лежать в
луже крови, с некрасиво вывернутыми ногами, с изуродованной головой и в
разорванной одежде? Она жила так красиво, так легко и радостно, почему же она
должна была так страшно умереть? Если человек живет достойной жизнью, он имеет
право на достойную смерть. Вот и бабушка все время говорит, что моя мама была достойной
всего нашего рода. Так почему же это случилось?
Вот так и вышло, что с десяти лет меня по-настоящему
интересовала только одна проблема – проблема смерти. Все остальное как бы
прилагалось к ней, крутилось вокруг этой проблемы. Но это не означает, что я не
жил по-настоящему. О нет, я жил, и еще как жил!
Глава 7
ЗАРУБИН
Оперативники порой работают быстрее экспертов. Но это
нормально.
Экспертов меньше, чем оперов, и на экспертизу всегда
огромная очередь.
Уголовные дела об убийствах Надьки Танцорки и неизвестного
гражданина были объединены у следователя Ольшанского, под началом которого
должны были теперь работать как городские сыщики, так и областные. Константин
Михайлович Ольшанский послал запрос в информационный центр, где хранилась
дактокарта Горшкова, а также в колонию, где сексуальный разбойник отбывал
наказание, с просьбой выслать личное дело осужденного, в котором наверняка
найдутся «образцы свободного почерка», иначе говоря – документы, написанные
Горшковым собственноручно. В принципе можно было бы даже информационный центр
не запрашивать, потому что в личном деле дактокарта тоже имеется, но Ольшанский
решил продублировать в надежде на то, что (а вдруг?!) дактокарта придет раньше,
чем личное дело, и можно будет хотя бы ее направить на экспертизу.
А недавно освобожденный из мест лишения свободы гражданин
Горшков Александр Петрович все еще где-то гулял. При выходе из колонии он
получил на руки справку об освобождении, и на основании этой справки должен был
получить паспорт в том месте, где собирался в дальнейшем жить и работать. На
получение паспорта законом отводится десять дней. Но кто их соблюдает сегодня,
законы-то? Это раньше, когда существовала статья за тунеядство, человек должен
был непременно устроиться на работу, тут уж без паспорта никак, иначе
быстренько обратно в зону загремишь. А теперь и следователь, и оперативники
понимали, что уважаемый половой психопат Александр Петрович может позволить
себе роскошь так и ходить со справкой в кармане, не обращаясь в милицию и не
получая паспорта, поскольку имеет полное право нигде не работать. Неприятности
в виде штрафа грозят ему только в том случае, если он ненароком угодит в
проверку документов, в ходе которой и выяснится, что он уже почти полгода живет
без паспорта. Но, во-первых, эту неприятность вполне можно пережить, а
во-вторых, вероятность ее не так уж высока, если сильно не высовываться.
Горшков, по-видимому, не высовывался, поскольку за время, минувшее после
освобождения из колонии, никуда не обращался за паспортом и ни разу не был
оштрафован за отсутствие оного.
