– Ну, насколько я помню то, что мне докладывал в
прошлый раз Коротков, вы как раз и ищете сумасшедшего, – заметил
Гордеев, – так что удивляться нечего. Псих – он и есть псих. Как идет
розыск?
– Идет как-то, – неопределенно ответила Настя. –
Ни шатко ни валко. А может, и наоборот, все на ушах стоят по всей стране,
вылавливают из населения нашего Горшкова. Только суть от этого не меняется –
его пока не нашли. А я каждую минуту жду новый труп с пламенным приветом от
уважаемого Александра Петровича. Вчера Ольшанский получил наконец его личное
дело и отправил экспертам, чтобы почерк и дактокарту посмотрели.
– Другие версии есть? Или вы в одного своего Горшкова
уперлись и ждете у моря погоды?
Настя вздохнула. Других версий не было. Вернее, они были, но
какие-то неопределенные. Совершать эти убийства мог и не Горшков вовсе, а любой
другой человек, решивший свести счеты со следователем Образцовой или с
оперативником Каменской. И Настя, и Татьяна служили больше десяти лет, и
количество людей, которые остались, мягко говоря, не вполне удовлетворены
результатами общения с ними, исчислялось далеко не одним десятком. Что же
теперь, проверять всех поголовно? Татьяна вспомнила Александра Петровича
Горшкова как наиболее вероятного подозреваемого с замашками сумасшедшего
мстителя. Больше никто на ум не приходил ни ей самой, ни Насте.
– Понятно, – кивнул Гордеев. – Расслабились,
девочки. О приятном стали думать, на Горшкова всех дохлых кошек повесить решили
и отдыхаете. Ты мозги давно последний раз напрягала?
– В прошлом году, – пошутила Настя, – когда
еще у Заточного работала. С тех пор как-то не довелось.
– Вот оно и видно. Ты что же, и в самом деле не знаешь,
кто может иметь на тебя такой зуб? Стыдно, деточка. На тебя не похоже.
– Виктор Алексеевич, – горячо заговорила
Настя, – поймите меня правильно, это же чистая статистика. Если бы каждый
преступник, которого поймали, начинал после освобождения мстить операм и
следакам, то нас всех давно уже в живых бы не было. Тот, кто все это затеял,
чем-то отличается от общей массы преступников, поэтому и ведет себя не так, как
остальные. И дело тут совершенно не в том, что он имеет на меня зуб, а в том,
что у него мышление другое и психика другая. Этих, с зубами и с камнями за
пазухой, – легион, и весь этот легион марширует в ногу, а наш урод – не в
ногу. Я пыталась вспомнить такого вот, особенного… Сауляк покончил с собой.
Галл расстрелян. Арсена убил его же собственный помощник, ко мне приревновал.
Эти трое были личностями, причем незаурядными, неординарными, от них можно было
бы ждать такой гадости. А все остальные – рядовые, обычные, ничем не
выделяющиеся типы. Я не могу себе представить, чтобы кто-то из них…
– От тебя не требуется представлять, – сухо
прервал ее начальник, – ты пока еще не писатель и не кинорежиссер. От тебя
требуется будничная, повседневная сыщицкая работа. Работа с информацией. Ее
поиск, сбор, накопление, анализ. Ты хочешь, чтобы я устроил тебе здесь курсы
повышения квалификации на лавочке? Отправляйся в контору, доставай из сейфа все
свои материалы начиная с первого же дня работы в розыске и принимайся за дело.
Завтра жду тебя в это же время с первыми результатами. Черт
знает что!
Совсем от рук отбились, стоило мне чуть-чуть прихворнуть.
Развалит Коротков отдел, чует мое сердце…
Выйдя за ограду, окружавшую госпитальный парк, Настя увидела
выходящего из машины Короткова.
– Чего кислая такая? – спросил Юра. – От
Колобка получила?
Она поежилась на пронизывающем ветру и молча кивнула.
– Ты, вероятно, тоже получишь. Их светлость не в
настроении.
– Ничего, отобьюсь, я ж не такой нежный, как ты. Тебе
плохую новость сразу сказать, или лучше завтра?
– Неужели… третий? – с тревогой спросила Настя.
– Пока нет. Хуже.
– Что же может быть хуже?
– А хуже может быть то, что мы опять не знаем, кого
искать. Костя Ольшанский экспертам бутылку коньяку поставил, чтобы они
побыстрее заключение дали по почерку Горшкова и по отпечаткам пальцев. Вот они
и дали.
– Ну и?..
– Не Горшков это. Даже близко не лежало. Так что давай
думай, подруга, Татьянино предположение не подтвердилось, с ее подозреваемым мы
пролетели, как фанера над Парижем. Теперь твоя очередь.
«Ну вот, так я и знала! – с отчаянием думала Настя,
впихиваясь в битком набитый троллейбус, идущий в сторону метро «Октябрьское
Поле». – Я почему-то с самого начала чувствовала, что это окажется не
Горшков. Я очень люблю Татьяну, я за нее боюсь и переживаю, но бояться за жизнь
другого человека – это совсем не то же самое, что бояться за свою собственную.
Если это направлено не против Тани, значит, против меня. Господи, какая же я
мерзкая!
Как мне не стыдно так думать! Выходит, лучше пусть Таню
убьют? Нельзя так думать, нельзя, нельзя! У Тани маленький ребенок, она –
талантливый писатель, люди ждут ее книг, ее жизнь стоит дороже моей, я должна
радоваться, что это оказался не Горшков. Я должна радоваться, что убийца
пытается свести счеты не с ней, а со мной, потому что от моей смерти ущерба
меньше, после меня дети сиротами не останутся. Я должна радоваться… Но я не
могу. Мне страшно».
ПЕРВАЯ ЖЕНА УБИЙЦЫ
Он требовал от меня невозможного, но понимать это я стала
только потом.
Сначала все было замечательно, похоже на сказку, которая
будет длиться вечно.
Институт я не выбирала, скорее это институт выбрал меня. Не
могу сказать, что я в семнадцать лет жаждала получить высшее образование.
Учиться я вообще не очень любила, но школу закончила вполне благополучно
исключительно благодаря своим спортивным данным. Меня включили в юношескую
сборную страны по волейболу, я ездила на бесконечные сборы и соревнования, а в
промежутках между ними – на ежедневные тренировки. Школа мной гордилась и все
мне прощала за спортивные достижения. Меня даже в комсомол принимали заочно, не
таскали в райком и не мучили вопросами по Уставу (я бы все равно никогда его не
выучила). Я же в это время участвовала в матче на юношеской Олимпиаде.
Так что институт я выбрала тот, что был поближе к дому.
Вступительные экзамены, конечно, сдавала, но и без того было ясно, что меня
никто заваливать не станет. И высшие спортивные чиновники ходатайствовали, да и
институтское руководство понимало, что я буду играть за студенческую команду на
Универсиаде.
Когда он обратил на меня внимание, я даже не поверила
сначала, что это происходит со мной. Самый лучший студент, гордость института,
четверокурсник, о котором всем было известно, что его после пятого курса берут
в аспирантуру, – и я, троечница-второкурсница. Хотя и хорошенькая была,
спору нет. Его внимания добивались и страдали по нему все без исключения
девчонки, а он выбрал меня. Мне завидовали. Мной восхищались: ну как же, сумела
захомутать самого Ландау. Это прозвище у него такое было – Ландау. Гений физики
и сопромата.
