Я, конечно, не больно ученая была, но умишком своим
практическим дотумкала, что нужно быстро беременеть и рожать, чтобы Ландау не
соскочил.
Он, как оказалось, к моему удивлению, был девственником. Но
я сообразила, что он не ханжа, а просто очень осторожный, не позволял себе
ничего и ни с кем, чтобы не быть обязанным. Терпел-терпел, а когда терпение
кончилось, тут и я случайно подвернулась, попалась на глаза. А могла бы на моем
месте оказаться и любая другая. Мне просто повезло, и надо было торопиться,
пока не появилась какая-нибудь еще более красивая девица на его небосклоне. Он
был из такой семьи, попасть в которую мечтала бы каждая. Бабка – какая-то
немыслимая профессорша, Ландау живет с ней в самом центре Москвы в огромной
квартире с высоченными потолками и старинной антикварной мебелью, кроме того, у
него есть и собственная квартира, двухкомнатная, в престижном районе. Отец тоже
какая-то шишка, работает где-то далеко, появляется редко, так что болезненный
по тем временам квартирный вопрос у молодой семьи решался без проблем.
Ну и, конечно же, я была влюблена в него как кошка. Помимо
удобств, которые сулил такой брак, наличествовали еще и чувства. Он был таким
красивым, таким умным, таким необыкновенным, говорил свободно на двух языках,
играл на рояле сложную, непонятную мне музыку, писал маслом портреты и с
увлечением читал книги, в которых я не могла понять и двух слов.
Мне удалось женить его на себе в конце второго курса.
Когда заявление в загс было уже подано, а моя беременность
насчитывала два с половиной месяца, я осторожно спросила, как его семья
относится ко мне и к нашему решению пожениться. Ландау усмехнулся и сказал:
– Когда-то моя мама вышла замуж точно так же. Семья
была против, но мама настояла на своем, и появился я.
Сначала я не поняла, о чем это он. И только спустя несколько
лет до меня дошло, что он имел в виду. Ландау безумно любил свою покойную мать,
чтил ее память и считал ее жизнь и поступки образцом для подражания. Правда,
как выяснилось впоследствии, не во всем. Это, собственно говоря, и стало тем
камнем преткновения, о который я расшибла себе лоб.
На третьем курсе я ушла в декрет и оформила академический
отпуск. Когда родился сын, Ландау так радовался, что мне казалось, нашему браку
ничто не угрожает и угрожать не может. Если отец так любит ребенка, он ни за
что не бросит его. До конца лета жизнь наша была безоблачной и счастливой, муж
помогал мне изо всех сил, нянчил ребенка, вставал к нему по ночам, ходил за
продуктами, и все такое. А в конце августа страшно изумился, поняв, что я и не
собираюсь приступать к учебе.
– Ты должна учиться, – говорил он. – С сыном
нам поможет бабушка, она еще полна сил. Отдадим его в ясли на пятидневку.
Но я уперлась и не соглашалась ни в какую. Уже был закон, по
которому можно было сидеть с ребенком до трех лет и не считаться тунеядкой. К
тому времени я знала достаточно о судьбе его матери, поэтому использовала ее в
качестве аргумента.
– В яслях мальчика испортят, – доказывала
я, – даже твоя мама это понимала, поэтому и устроилась на работу поближе к
тебе. Ты же не хочешь, чтобы наш ребенок вырос больным и умственно
недоразвитым?
Я, конечно, совсем не была уверена в том, что говорю, и я
сама, и муж прошли через ясли, и ничего с нами не случилось, но я старалась
вкладывать в свои слова как можно больше убежденности, потому что хотела сидеть
дома и стирать пеленки. А вовсе не учиться в этом дурацком институте.
Мы ругались с ним примерно с неделю, потом Ландау нехотя
уступил, взяв с меня клятвенное обещание, что, как только сыну исполнится три
года и он пойдет в садик, я восстановлюсь в институте. До этого было еще
далеко, и я легко согласилась.
За три года, которые промелькнули как-то уж очень быстро, я
поняла, что рождена быть домохозяйкой. Мне нравилось заниматься домом, варить
борщи, печь пироги, шить сыну одежду (то, что продавалось в магазинах, было
стыдно даже в руки брать, не то что надевать на любимое чадо), мыть полы и
протирать, стоя на стремянке, пыль на книжных полках, высившихся до самого
потолка. Бабушка мужа недавно умерла, и я осталась полноправной хозяйкой в
огромной квартире, вылизывать и обустраивать которую мне доставляло несказанное
удовольствие. Почему-то Ландау не хотел, чтобы мы переезжали в его
двухкомнатную квартиру, и после свадьбы мы так и жили с его бабкой, которую я
побаивалась и не любила. Впрочем, и старуха меня не особо жаловала, так что с
ее кончиной я вздохнула свободнее и решила, что вот теперь и начнется настоящая
жизнь. Могла ли я, безграмотная девчонка из коммуналки в Марьиной Роще, даже
мечтать о том, что буду жить в такой квартире и иметь такого мужа! Иногда мечты
сбываются, но, когда случается то, о чем даже в голову не приходит мечтать, это
уж вообще…
К тому моменту, когда сыну исполнилось три года, Ландау,
оправдывая свое прозвище, стал кандидатом наук. Все носились с ним как с
писаной торбой, прочили блестящее будущее и называли надеждой советской
оборонной промышленности. Его назначили на хорошую должность и дали такую
зарплату, что я могла больше никогда не работать. Но работать надо было, чтобы
за тунеядство не привлекли. Пришлось устраиваться на полставки лаборанткой в
ближайшую к дому контору, бумажки печатать. О том, чтобы работать полный
рабочий день, у меня и в мыслях не было: надо заниматься домом и ребенком.
Реакция мужа на мой выход на работу была неожиданной.
– Ничего страшного, – покровительственно заявил
он, – это же только на пару месяцев. Поработаешь до Нового года, а там
второй семестр начнется, будешь учиться.
– Какой второй семестр? – удивилась я.
Я уже успела основательно забыть свои обещания насчет учебы,
тем более что Ландау после той ссоры ни разу к разговору об институте не
возвращался.
– Второй семестр в институте. Ты, правда, уходила в
декрет с первого семестра, но это не страшно, я тебя подготовлю, сдашь
экстерном экзамены за первый семестр третьего курса, а с февраля, как раз после
зимней сессии, начнешь ходить на занятия. Завтра же поезжай в институт и напиши
заявление с просьбой восстановить тебя. Не забудь все документы взять с собой.
Я прямо дар речи потеряла. Он что, с ума сошел? Я даже
приблизительно не помню, чему меня за два первых года в институте выучили, а он
хочет, чтобы я начала учиться прямо с третьего курса.
– Пожалуйста, – с готовностью согласился
муж, – поступай заново в другой институт, или в том же самом
восстанавливайся на первый курс. Если ты боишься экзаменов – так выбрось это из
головы, я подготовлю тебя к любым экзаменам, хоть по химии, хоть по истории,
хоть по иностранному языку.
Только учись.
Он был так серьезен, что я поняла: дело швах. Отговорками
мне не обойтись, у него на все найдется ответ. У меня не хватало смелости
признаться, что я вообще не хочу учиться, и я решила немного потянуть время,
прикармливая своего гениального Ландау обещаниями пойти куда надо и все
сделать, чтобы с февраля продолжить учебу. До февраля еще дожить надо было.
