Честно признаться, Настя боялась. Но выхода все равно не
было, не пешком же идти.
– А если ножками? – неуверенно спросила она на
всякий случай.
– Ножками долго, – объяснил Сергей, – часа полтора
выйдет. До места километров восемь.
– Тогда поехали, – вздохнула она. – Угробишь
меня – Чистяков тебе не простит.
– Да ладно пугать-то. – Он уселся на мотоцикл и
водрузил на голову шлем, второй Протянув Насте. – Мне много кто не
простит, если что. Всех бояться, что ли?
Через двадцать минут Настя слезла с заднего сиденья
совершенно окоченевшая и окаменевшая. Ехать по колдобинам ей было настолько
страшно, что все мышцы свело судорогой, и теперь руки-ноги с трудом
разгибались. К ней сразу же подбежала огромная овчарка, приветливо помахивая
хвостом.
Настя, поморщившись от боли в ногах, присела на корточки и
уткнулась заледеневшим на пронзительном ветру лицом в густую холеную шерсть на
собачьей шее.
– Здравствуй, мой хороший, здравствуй, Кирюшенька,
здравствуй, маленький.
Не забыл еще старую тетку Настасью?
Кирилл быстро лизнул ее в щеку и тут же деловито потрусил
туда, где стоял его хозяин, оперативник из областного управления Андрей
Чернышев, который с кем-то беседовал, но обернулся и помахал Насте рукой. Она
огляделась, выискивая глазами знакомых. Кроме Зарубина и Чернышева, здесь были
Коротков и следователь Ольшанский. Остальных она не знала.
– Подключайся, Ася, – строго сказал ей Юра
Коротков. – У нас тут две группы, бомжи и местное население. Как ты есть
дама, то можешь выбирать, с бродягами работать или по домам ходить.
– Я лучше п-по д-домам, – ответила она, клацая
зубами от холода, – т-там тепло. А т-тело можно посмот-треть?
– Только издалека, сейчас там эксперты работают.
– А если в двух словах?
– Огнестрел с близкого расстояния, две пули в область
сердца. Рыбка с пластмассовым голышом. Деньги на похороны. И записочка, как
водится.
– Денег-то много?
– Как в прошлый раз, ровно столько же, такими же
купюрами и той же валютой.
– Н-да, – протянула Настя, – в чем, в чем, а
в непостоянстве нашего друга заподозрить трудно. Он твердо придерживается
собственных вкусов. А в записке что?
– Дословно не воспроизведу, но общий смысл… –
Коротков поскреб подбородок, скосив глаза вправо. – Что-то типа… Нет, в
пересказе не то получится. Сходи к эксперту, записка уже у него, сама посмотри.
И начинай работать, не прохлаждайся.
– Ну покомандуй, покомандуй, – миролюбиво
улыбнулась Настя, – отведи душу. Кто тут у тебя старший по местным
жителям?
– Чернышев. Подойди к нему, он тебе скажет, куда идти.
– Ладно, только я сначала насчет записки…
Но к эксперту ее не пропустили.
– Не мешай человеку работать, – сердито сказал ей
следователь Ольшанский, – не отвлекай. Потом записку посмотришь.
– Ну Константин Михайлович, ну хоть примерно что там
написано? – взмолилась Настя.
– Он приближается.
– Чего-чего? – оторопела она. – Кто
приближается?
– Он.
– Куда он приближается?
– К кому-то из вас, то ли к тебе, то ли к Образцовой. В
общем, давай иди, трудись, после осмотра все обсудим.
Настя, получив указания у Андрея Чернышева, добросовестно
начала обход близлежащих домов, но и через час, и через два результат так и
оставался нулевым. Никто ничего минувшей ночью не видел и не слышал, хотя
самого убитого многие знали в лицо, а некоторые и по имени. Он охранял детский
оздоровительный лагерь, и у него всегда можно было попросить помощи по
хозяйству, особенно если дело касалось починки техники. Мужиком он был
«рукастым» и в машинах разбирался. Никаких подозрительных людей, которые
приезжали бы к нему в лагерь, никто не видел, а что касается бродяг, которые
постоянно у него толклись, то разве их считают подозрительными? Они ж
безвредные, хоть и вонючие. Ну сопрут чего по мелочи, сапоги там или ватник или
курицу, пролезшую сквозь щель в заборе на дорогу, утащат, так ведь и их понять
можно, голодают, мерзнут. Но они же не убивают.
В Москву они вернулись только после обеда. Настя собралась
ехать в машине Короткова вместе с Сережей Зарубиным, но Ольшанский сжалился над
ней и посадил в свою машину.
– Эта «копейка» вот-вот богу душу отдаст, – заявил
он, критически оглядывая Юрины «Жигули» доисторической первой модели.
– Что, Константин Михайлович, ценные кадры
бережете? – тут же обиженно откликнулся Коротков. – Не доверяете мне
везти вашу любимую подполковницу, боитесь, что в моей машине у нее шкурка
попортится? Ладно, мы с Серегой люди простые, мы и на этой колымаге доедем.
– Задолбал ты меня своей простотой, – с привычной
всем хамоватой грубостью ответил следователь. – Я ж не только Каменскую
берегу, я вас всех, дураков, спасаю. Двое – не трое, а для твоей развалины
каждый килограмм значение имеет. Этот Боливар троих уж точно не вынесет.
В тепле Настя расслабилась, закрыла глаза и про себя
повторяла текст записки, которую показал ей эксперт:
«Я приближаюсь к тебе, дорогая. Я сделал уже три шага.
Сможешь угадать, когда и где мы с тобой встретимся? »
КОРОТКОВ
Хлеб начальника несладок, это уж точно. А если в твоем подчинении
находятся близкие друзья, то впору вообще повеситься. Вот так или примерно так
думал Юра Коротков, вызывая к себе давнего кореша Колю Селуянова с нехорошим
намерением потребовать от него доклада по делу об убийствах наркоманов. Этих
несчастных убивали по всему городу, и когда «накопилось» четыре первых трупа,
застреленных из одного и того же пистолета, материалы из территориальных
подразделений передали на Петровку. Случилось это полгода назад, и с тех пор
трупов стало уже девять, а дело прочно стояло на месте, не подавая ни малейших
признаков намерения сдвинуться хоть куда-нибудь.
Одной версией была война между наркогруппировками, другой –
укрепление дисциплины внутри одной группировки, для чего и потребовались
«показательные» меры наказания, но в любом случае дело велось совместно с
Управлением по незаконному обороту наркотиков.
Селуянов ввалился в кабинет, сияя своей обычной дурашливой
ухмылкой, которую многие несведущие люди принимали за истинное его лицо, нимало
не подозревая, что этот человек, обожающий дурацкие розыгрыши, отличается
редкостной серьезностью и дотошностью в работе.
– Майор Селуянов пред начальственные очи прибыл! –
шутливо отрапортовал он. – К снятию стружки готов. Чего изволите, ваша
светлость?
Коротков вздохнул, мысленно кляня себя за то, что поддался
нормальному служебному честолюбию и согласился на эту должность, которая
ничего, кроме головной боли, не приносит.
