– Злая, – подтвердила Настя, – поэтому лучше
рассказывай, а то еще больше разозлюсь.
– Ой боюсь, – дурашливо пропищал Сергей тоненьким
голоском. – Значит, так, Пална. Валентин Казарян накануне убийства имел
кого-то в гостях, причем это был именно его личный гость, а не лагерное
начальство.
– Откуда знаешь? – перебила его Настя. –
Факты или догадки?
– Догадки, но приближенные к фактам. У Казаряна была
заветная консервная баночка, которую он вывешивал на заборе, когда хотел дать
понять бомжам, что в лагерь нельзя. Обычно он ее вывешивал, когда в лагерь из
Москвы приезжали проверяльщики или начальники. За день до убийства банка
висела, и бомжи отправились ночевать к знакомому алкашу. На другой день в
послеобеденную пору молоденький бомжик по прозвищу Биря зашел в лагерь
поклянчить у Казаряна спичек. Банки не было, спичками парень разжился, а на
прямо поставленный вопрос о возможности вечернего визита внятного ответа не
получил. Дескать, там видно будет. И ни слова о том, что вчера, мол,
начальство: нагрянуло лагерь перед осенними каникулами проверить. Ни слова!
А вечером баночка заветная – тут как тут, Я в Москву
вернулся, начальников этих разыскал, они мне подтвердили, что в лагерь в те дни
не наведывались.
– Получается, у него накануне кто-то был и обещал
появиться на следующий день тоже, но Казарян не был уверен, что он
приедет, – сказала Настя. – И поэтому мы с тобой сейчас идем к его
бывшей жене выяснять, не интересовался ли недавно кто-то из знакомых, где найти
Валентина, Где она живет-то? А то ты меня ведешь куда-то, я даже не понимаю
куда…
– Не боись, Пална, это я на мотоцикле плохо езжу, а
ногами-то я хорошо хожу, не заблудимся. О! Вот здесь нам поворачивать направо.
Они свернули на Малую Грузинскую, и Зарубин слегка замедлил
шаг.
– Слушай, мы идем по делу или гуляем? – Настя
недовольно дернула его за рукав. – Ты, по-моему, не торопишься, холостяк.
– Мадам Казарян, ныне носящая фамилию Островерхова,
будет дома только в девять. Она в половине девятого забирает сына из бассейна.
Настя постаралась справиться с подступившим раздражением. Ну
чего она злится, в самом деле? Конечно, можно было встретиться не в восемь, а в
половине девятого, даже без четверти девять. Можно было вообще не встречаться,
выслушать рассказ о заветной банке Казаряна по телефону и отдать Островерхову
на откуп Сереже, сам бы справился, не маленький. А она, Настя, поехала бы
домой. Можно было бы… Но зачем? Почему так, как получилось, хуже, чем так, как
могло бы быть? Ничуть не хуже. Она целый час будет ходить по улицам, конечно,
это не парк и не лес, воздух в центре Москвы загазованный и грязный, но все
равно это лучше, чем сидеть в помещении и без конца курить. Кроме того, она
будет иметь возможность лично поговорить с бывшей женой Казаряна и задать ей те
вопросы, которые сочтет нужным, вместо того чтобы потом расстраиваться и
упрекать Сережу, не догадавшегося что-то спросить или выяснить. И наконец, все
то, что скажет бывшая жена, Настя узнает сразу же, а не завтра утром. Это тоже
плюс, и немалый.
– А вот и сюрприз! – громким шепотом произнес
Зарубин.
– Где? – встрепенулась она.
– Да нот же, глаза протри, Пална! Перед тобой обещанное
«Сватовство гусара»!
Настя остолбенела. В десятке метров перед ней стояли Миша
Доценко с букетом цветов и сияющая Ирочка. Видно, она только что подошла,
потому что цветы Миша вручал ей прямо на глазах Насти и Зарубина. Потом Миша
элегантно подхватил Иру под ручку, и они скрылись за дверью, над которой сияла
надпись «Международный салон».
– Ничего себе, – протянула Настя. – А ты
откуда узнал, что они здесь будут?
Зарубин хитро подмигнул и хмыкнул.
– Обижаешь, не совсем же я тупой. Мало ли откуда опер
всякое разное узнает. Но ты оцени Мишаню, Пална. Ирина уела нас всех своим
знанием живописи, так он решил показать, что тоже не лыком шит, пригласил ее на
выставку молодых художников. Хочешь приобщиться к прекрасному? У нас есть еще
полчаса.
– Нет уж, – Настя отрицательно покачала
головой, – в другой раз. Не будем, смущать молодежь. Отведи меня лучше
куда-нибудь, где дают кофе и бутерброды. Сам небось поел, а про меня не
подумал.
– Не подумал, – признался Сергей,
оглядываясь. – Куда ж тебя отвести, подполковница? На этой улице у нас
Музей Тимирязева, завод «Рассвет», общежитие консерватории, художественный
салон, от которого ты гордо отказалась… Остаются, как говорили предки, два
пути: или вернемся назад, там есть булочная, или проскочим в Волков переулок,
там корейский ресторан.
Выбор за тобой.
Настя немного подумала и выбрала булочную.
– А я думал, профессорские жены предпочитают
рестораны, – заметил Зарубин, ведя ее туда, где можно было купить сладкую
булочку.
– Профессорские жены по нынешним временам должны жить
экономно, чтобы скопить деньги на уплату налогов, – горько усмехнулась
она.
Булочки оказались на редкость свежими и вкусными, и это
несколько примирило Настю с отсутствием кофе. Они не спеша дошли до высотного
дома в Зоологическом переулке и ровно в пять минут десятого позвонили в дверь
квартиры, где ныне проживала с новым мужем бывшая жена убитого Валентина
Казаряна.
СЫН УБИЙЦЫ
С матерью мне повезло, чего нельзя сказать о папаше. Мама
всегда меня понимала и была моей лучшей подружкой. Когда она ушла от папаши,
мне было совсем мало лет, и не могу утверждать, что я очень хорошо помню, каким
он был тогда. Папаша, как мне стало известно уже позже, был крутым боссом в
оборонке, получал офигенную зарплату, так что алименты мы с мамой получали
хорошие и регулярно. Мамулька моя – святая, никогда об этом придурке слова
худого не сказала, хотя, наверное, надо было бы. Короче, детство я прожил
безоблачное. Как принято говорить у этих ученых хмырей, бесконфликтное.
Денежки папашины капали себе и капали, и мы с мамой горя не
знали. И вдруг он объявился собственной персоной. Мне было уже двенадцать лет,
и я давно перестал быть розовым несмышленышем.
Врать не стану, папаша произвел на меня сильное впечатление.
Одет как герой американского кино, на иномарке, стройный, красивый (если я
что-то понимаю в мужиках, хотя и не уверен, в девчонках я разбираюсь лучше, это
точно). Ко времени его первого появления я слишком давно и слишком дружно жил с
мамулькой, чтобы кинуться к нему на шею с криком: «Папочка пришел!» В отличие
от мамы, которая обняла его и расцеловала в обе щеки, я только вежливо кивнул.
В этот момент я, хоть и пацан совсем был, понял, что она до сих пор этого козла
любит. Потому и отзывается о нем всегда хорошо. Но мне эта мысль не
понравилась, и настроение моментально испортилось. Чего это она его любит?
Любить, что ли, больше некого? Меня, например…
В общем, я тогда не понял, чего он вдруг приперся. Столько
лет глаз не казал, и на тебе, пожалуйста. Они с мамой долго о чем-то говорили,
отослав меня в другую комнату. Потом папаша взялся за меня. Какие у меня оценки
в школе, да какие предметы мне больше нравятся, да какие книги я читаю, да что
еще я знаю и умею, помимо школьной программы. Прямо настоящий допрос мне
учинил. Я в те годы брыкаться еще не научился, дружная жизнь с мамулькой к
этому как-то не располагала, поэтому я добросовестно, как дурак, ему отвечал.
Дескать, из всех предметов больше всего нравится биология, книги я читаю
исключительно про животных, а единственное, что я умею и чем хочу заниматься
всю жизнь, это ухаживать за кошками. Я не выпендривался, честное слово! Я
действительно обалденно любил этих загадочных животных. Собаки казались мне
честными и доброжелательными, и поэтому слишком простыми, а вот кошки – это
что-то! Никто в них ничего понять не может, и именно это меня и привлекало. С
младенчества я подбирал на улице больных брошенных кошек, возился с ними,
лечил, выхаживал и ловил от этого такой кайф, что никакими словами не передать.
У нас с мамулькой постоянно жили четыре-пять кошек, в иные моменты доходило и
до семи. Мы их обожали и, вылечив, пристраивали в хорошие руки, только
проверенным людям, которые не будут их обижать. Если кошка была уже старая и ее
никто не брал, мы оставляли ее у себя до самого конца. Со всей округи нам
носили пушистых лапушек на лечение или оставляли на время отъезда, точно зная,
что в нашем доме их обиходят по высшему разряду. Мы с мамулькой принимали всех,
никому не отказывали, а плату брали чисто символическую – только за прокорм или
лекарства. Сам уход и присмотр был бесплатным, потому что и мама, и я просто
радовались этим необыкновенным существам и отдыхали душой в их обществе. Чем их
было больше, тем нам было лучше.
