Чем больше я узнавал кошек, тем интереснее они были для
меня, и уж к двенадцати-то годам я точно знал, что буду кошатником. И не
любителем, который держит двух кошек и занимается ими в свободное от работы
время, а настоящим профессионалом, для которого кошки – это повседневная
любимая работа. У меня была мечтав открыть приют для кошек с ветеринарной
лечебницей. Мамулька меня поддерживала, она тоже была неравнодушна к этим
сладким мяукалкам.
Короче говоря, в двух словах я тогда разъяснил папашке, чем
увлекаюсь, помимо учебы. Учился я, кстати сказать, весьма и весьма… В смысле –
прилично. Пятерок, конечно, было не навалом, но зато троек не было совсем.
Про таких, как я, учителя говорили: твердый «хорошист». Это
уже теперь я понимаю, что они меня за мое кошатничество уважали и потому троек
не ставили. И не только ведь уважали, но и пользовались вовсю, когда летом на
каникулы разъезжались. Мы-то с мамулькой почти никогда никуда не ездили, а если
и случалось, так поодиночке, то она на недельку в деревню к родне смотается,
меня на попечение соседки оставит, то я туда съезжу. Вместе-то никак не
получалось, на кого ж пушистых наших оставить?
Папаня моими успехами в школе остался не то чтобы доволен,
а, как говорят, удовлетворен. Кивал с серьезной рожей, когда я ему про кошек
рассказывал, а когда я увлекся малость и начал толкать про кошачьи особенности,
которые я сам для себя вывел и которые ни в одной прочитанной мною книжке не
описаны, в его глазах даже что-то вроде одобрения мелькнуло.
У меня тогда мысль закралась… Дурацкая, конечно, детская
совсем. Я подумал, может, он тоже кошек любит и даст денег на приют, он же
богатый.
Воодушевился я, одним словом, и давай ему расписывать свои
мечты. Он покивал-покивал и вышел из моей комнаты, снова с мамулькой принялся
базар разводить. Я хотел было подслушать, но тут лапушки мои сигналы стали
подавать: восемь часов, кушать давай. Плюнул я на их разговор и пошел корм
раздавать, подумал, что мамулька мне все равно расскажет, если что-то
интересное. А если не расскажет, то, значит, это никакого значения не имеет.
Я мамульке всегда доверял, говорю же, она моей лучшей
подружкой была, никогда не обманывала.
Покормил я своих пушистиков, стал вычесывать всех по очереди,
в аккурат за этим занятием меня папашка и застал. Посмотрел на меня эдак
непонятно и говорит:
– Вот что, Александр.
Александр – это я, понятное дело. Правда, меня все почему-то
Санекой звали, даже мамулька. Санека то, Санека это. Я привык, мне нравилось,
было в этом имени что-то необычное. Не Саша, не Шурик и даже не Саня, а Санека.
Но папашка этого, разумеется, знать не мог, поэтому обратился ко мне строго
официально.
– Вот что, Александр. Я полагаю, тебе нужно перевестись
в другую школу.
– Зачем? – удивился я. – Мне и в этой хорошо.
– Тебе нужно учиться в школе с биологическим уклоном.
Ты же хочешь профессионально заниматься зоологией, значит, нужно учиться.
– Не хочу я зоологией! – возмутился я. – Я
кошками хочу заниматься.
Только кошками, и больше никем. А по зоологии надо всех
животных изучать.
Мне другие животные неинтересны. Я кошек люблю, а не
верблюдов никаких и не слонов.
– Ты не понимаешь. – Папашка заговорил
мягче. – Никто не заставляет тебя любить верблюдов и слонов. Кошки так
кошки. Но все нужно делать как следует, на «пять с плюсом», а не халтурно. Ты
думаешь, если кошка – домашнее животное, то для работы с ней специальные знания
не нужны?
Вообще-то именно так я и думал, но ничего такого брякнуть не
успел.
– Ошибаешься, – продолжал он. – Любой живой
организм, даже обычный клоп или таракан, – очень сложная система, и, чтобы
с ним работать, надо долго и тщательно его изучать. Чтобы понять, что и как
происходит в этом организме, нужно хорошо знать химию, физику, биологию. Даже
математику, если ты хочешь заниматься лекарствами и лечить животных. Более
того, есть специальная наука зоопсихология, она изучает особенности поведения
животных, и ее тоже нужно хорошо знать, иначе ты не сможешь с ними ладить и
понимать их повадки. Нужно изучать генетику, чтобы заниматься скрещиванием и
выведением пород. Ничему этому ты в своей обычной школе не научишься.
Вдалбливал он мне долго, но я все никак не мог взять в толк:
зачем? Зачем мне все это знать? Я и без всех этих заумей прекрасно с кошками
общаюсь. Она только мурлыкать начнет, а я уже знаю, что она хочет сказать. У
меня слух хороший, я все тонкости кошачьего мурлыканья и мяуканья различаю, и
никаких проблем. А уж как я наблатыкался таблетки им давать – так меня во все
дома зовут, где кошки болеют. Никто ловчее меня этого сделать не может, у всех
кошки вырываются, кусаются, царапаются и визжат, таблетка-то горькая, да и
страшно им, маленьким. А я в полторы секунды ее одним щелчком в глотку
забрасываю, кошечка даже понять не успевает, зачем ей пасть раскрыли, и
никакого горького вкуса не чувствует. Ну и все. А он про школу какую-то мне
талдычит! Да в гробу я ее видал, школу эту.
Но спорить вслух не стал, характер не тот. Вернее, был не
тот. Сейчас-то я с папашей разговариваю на своем языке, а тогда еще мелкий был,
спорить не умел. Я ж говорю, в бесконфликтной обстановке рос. Смотрел только на
папаню затравленно и молчал. А он тираду свою выдал и ушел. Напоследок одну из
кошечек моих погладил и сказал:
– Я позабочусь о том, чтобы ты учился в специальной
школе.
Мамуля за ним дверь закрыла и на меня, смотрит. А я на Г
нее.
– Ну что, сыночек? – спрашивает она. –
Пойдешь в новую школу?
Я только головой мотаю. В смысле – не пойду. Мамулька начала
меня уговаривать теми же словами, что и папашка. Дескать, надо учиться,
специальные знания и прочая мура. Господи, мне так страшно стало! Думаю,
неужели и она с ним заодно? Моя мамулечка любимая, моя единственная родная душа
– и предает меня. Я, натурально, в слезы. Трясусь весь, всхлипываю, а про себя
думаю: не хочу я в эту школу дурацкую, я и в своей-то из последних сил тяну,
только чтобы кошек мне не запретили держать. Знаю я этих учителей, они чуть что
– сразу жаловаться кидаются, вот ваш сын спортом все время занимается, а уроки
не учит, и все такое. Придут к мамуле и будут орать, что я кошками все время
занимаюсь, вместо того чтобы географию учить. Мамуля мне прямо сказала: кошечки
наши – это хорошо, только чтобы не в ущерб отметкам.
И я старался изо всех сил, потому что мамулино слово – закон
для меня. И тогда так было, и до сих пор осталось. И вот как представил я, что
в этой специальной школе придется еще больше напрягаться, так лучше сразу
подохнуть. Или выгонят меня оттуда за неуспеваемость, или мамуля кошечек
запретит. В общем, сижу я на диване и реву, а мамуля рядом стоит и смотрит на
меня. И молчит.
Помолчала она какое-то время, потом присела рядом, обняла
меня, по голове погладила и говорит:
– Не бойся, сыночек, и не плачь. Не отдам я тебя ни в
какую спецшколу. Не хочешь учиться – и не надо. Ну, не плачь, мое сокровище.
Кошечки наши с нами, мы с тобой живы и здоровы, и все у нас хорошо.
