Правда, мои бунтарские порывы несколько сдерживались
соображениями чисто меркантильными. Папаня был мужиком не бедным, денег нам
давал щедро, и я в глубине души надеялся, что он загорится моими идеями насчет
кошачьего приюта и поможет финансами. И пришлось мне судорожно копаться в своих
куцых мозгах, чтобы взвесить и понять, чего я хочу больше: помощи или
самостоятельности.
Выходило по всему, что без папашкиных денег будет, конечно,
туговато, но с его деньгами и с той жизнью, которую он пытался мне навязать,
будет, пожалуй, еще круче. После разговора с мамулей я стал смотреть на ее
жизнь совершенно другими глазами. Она честно призналась мне, что стремилась
выйти замуж за своего обожаемого Ландау не столько по любви, сколько из
стремления устроиться поуютнее рядом с обеспеченной семьей. Вот ведь ирония
судьбы! У нас была книга о Ландау, только о настоящем, написанная его женой
Майей Бессараб, так в этой книге я прочитал, что настоящий Ландау любил
говаривать: «Хорошую вещь браком не назовешь». А бедная моя мамусечка из
задрипанной коммуналки так стремилась к этому браку. Вообще книг у нас было
много, и до определенного момента я даже не задумывался – откуда? При
маминой-то зарплате и при ее круге интересов… Оказалось, что в этой квартире
когда-то жил мой драгоценный папаня со своими родителями, потом его мама (моя,
стало быть, бабушка) умерла, и они с отцом (моим дедом, так получается)
переехали к бабке, которая мне приходится уже прабабкой. А вещи оставили как
есть – и мебель, и библиотеку. Вообще дети – странные существа, почти такие же
отвязанные, как мои кошки. Я всегда знал, что у меня есть бабушка – мамулькина
мама, она часто к нам приезжала, и в деревню мы ездили вместе. Но как не задумывался
я об отце, точно так же мне в голову не приходило, что у папани, если он
существует, тоже есть родители, и где-то по земле ходят мои другие
родственники. Бабушки по папашиной линии, как выяснилось, у меня и не было, она
умерла, когда папаня еще под стол пешком ходил, но отец-то у него был? Был. И
где он? Но этот глубоко философский вопрос вылез из недр моей черепушки только
в восемнадцать лет, после разговора с мамулькой и в аккурат накануне ухода в
армию. Поскольку вопрос вылез, я тут же его и задал. Мамуля чуть приподняла
брови и махнула рукой.
– Ой, Санека, да что ты спрашиваешь! Он такая шишка,
куда ему до нас, грешных, спускаться. Да его и в Москве-то почти не бывает, он
на своих секретных объектах работает.
– А у него другие внуки есть? – живо поинтересовался
я.
– Нет, ты один.
– Надо же, единственный внук – и ни грамма
интереса, – фыркнул я. – Не понимаю.
Тут мамулька помялась, пожалась да и призналась мне, что
дед, папашин-то отец, очень даже мной интересовался всегда, но по
договоренности с мамулькой было решено, что коль я насчет отца не больно
дергаюсь, то лучше меня дедом не травмировать. А то если дед будет постоянно
появляться, я могу спросить, отчего же это дедушка к нам ходит, а папка родный
глаз не кажет. За постановкой такого вопроса должны были последовать
порожденные неуемной детской фантазией объяснения, не имеющие ничего общего с
действительностью.
Ребенок мог либо жутко расстроиться оттого, что папка родной
в отличие от дедушки его не любит и знать не желает, либо придумать какую-нибудь
сказочную фигню и свято в нее поверить, что тоже плохо, поскольку рано или
поздно все выяснится и сказка рухнет, причинив неокрепшей подростковой психике
непереносимые страдания.
– Дед твой действительно в Москве бывает очень редко,
короткими наездами, но он всегда мне звонит и про тебя спрашивает. А когда ты
был маленький, он ходил к школе на тебя смотреть, – сказала мамуля.
– Слушай, – спросил я, – а дед у меня такой
же свернутый, как папаня?
Тоже за чистоту родословной борется?
Мамулька со вздохом кивнула:
– Тоже. Он, конечно, не такой упертый, сам из рабочих,
но семейка эта его испортила. Ты бы видел его рожу, когда Ландау привел меня к
отцу и бабке знакомиться! – Она звонко расхохоталась, сверкая белыми
зубами. – Они так меня испугались, как будто жабу увидели. Знаешь, как это
бывает: вроде и не страшно, ведь жаба тебя не съест, она маленькая, но
прикоснуться к ней брезгуешь и наступить боишься. Вот и они со мной тогда как с
жабой обошлись.
Именно в эту секунду я окончательно понял, что папашиных денег
мне не надо. Если они моей мамулькой брезговали, тогда пошли они все…
Глава 13
КАМЕНСКАЯ
Она почти никогда не смотрела по сторонам, когда шла по
улице, привычки такой не было, и уж тем более не смотрела на окна. Поэтому,
подходя к своему дому, не обратила внимания на то, что ни в одном окне нет
света. Темноту в подъезде Настя списала на постоянно разбитые лампочки, а
неработающий лифт – на обычное невезенье. И только войдя в квартиру и ткнув
пальцем в выключатель в прихожей, сообразила, что что-то не так. Во всем доме
отключено электричество.
Шепотом чертыхаясь, она сняла ботинки, нашарила на полу
тапочки, на ощупь проползла в кухню и зажгла плиту. «Хорошо еще, что у нас
плиты газовые, – подумала она, – если бы плиты были электрическими,
тогда совсем кисло пришлось бы. Даже воду не вскипятить». От горящих конфорок в
кухне стало достаточно светло, чтобы ориентироваться в пространстве и не
натыкаться на углы. Поставив на огонь чайник, Настя попыталась составить более
или менее приемлемый план действий на ближайшее время с учетом отсутствия
электричества. На компьютере не поработаешь, телевизор не посмотришь, книжку не
почитаешь, с этим все ясно. Можно лечь спать, уже одиннадцать часов, Лешка
сегодня ночует у родителей и в Москву не приедет. Надо бы сделать несколько
телефонных звонков, но, пожалуй, поздновато. И, что самое противное, душ не
принять – в ванной кромешная тьма, а в доме нет ни одной свечки. И почему она
никогда не покупает свечи? Ведь продаются же на каждом углу…
Чайник закипел. Настя сделала кофе и бутерброд с сыром и
села за стол.
Что интересного сказала мадам Казарян-Островерхова? Пожалуй,
практически ничего. Никто из бывших общих знакомых Валентина не разыскивал ни
накануне убийства, ни за неделю, ни за месяц до того. Вообще за последний год
его никто не искал, а даже если бы и искал, бывшая жена ничего вразумительного
сказать не смогла бы, она и сама не знала, где Валентин. И, честно говоря, не
очень-то и хотела знать. Насте показалось, что Островерхова испытывает чувство
вины перед мужем за то, что бросила его в трудную минуту, и потому инстинктивно
хочет сделать вид, что никакого Казаряна в ее жизни как будто бы и не было. Она
не хочет о нем вспоминать и не интересуется его нынешней жизнью.
– Почему он так легко сдался? – спросил Островерхову
Сергей Зарубин. – Ну хорошо, с бизнесом не получилось, но это случается
сплошь и рядом, и люди обычно обращаются к друзьям, родственникам, бывшим
коллегам, просят помочь найти другую работу или посодействовать в бизнесе. А
ваш муж, если верить вам, ничего такого не сделал. У него что, друзей не было?
