– А гордыня, как известно, большой грех. Смертный,
между прочим. Где ты этих глупостей набралась?
– Да так, свидетельницу по делу сегодня опрашивала, она
своего мужа обвиняла в том, что он помощи ни у кого не просил, потому что
гордый.
– Ну-ну. В последний раз спрашиваю: мне приехать?
– Честное слово, не надо, Лешик. Я уже спать ложусь. А
утром светло будет.
– Ладно, оставим на твоей совести. А что случилось со
светом?
– Не знаю, авария, наверное.
– Что значит – наверное? – возмутился муж. –
Ты что, не выяснила?
– Не-а. А зачем?
– Как то есть – зачем? Чтобы знать, что случилось и
когда будет свет.
– А какая разница? Оттого, что я это узнаю, свет ведь
быстрее не дадут.
Верно?
– Верно, но будет хоть какая-то определенность. Может
быть, авария настолько серьезная, что света не будет и завтра, – и
послезавтра. Тогда надо принимать меры, договариваться с людьми, у которых ты
будешь ночевать, и так далее. И по крайней мере, ты будешь точно знать, сколько
времени не сможешь пользоваться компьютером. Ася, нельзя же так! Ты как
ребенок, ей-богу!
Настя обреченно вздохнула. Леша, как всегда, прав. Он всегда
прав. Он умный, трезвый, спокойный и предусмотрительный. Вот бы ей стать такой,
как он.
– Ты прав, солнышко, – грустно призналась
она. – Я глупая и никудышная.
Но другой я уже не стану, поэтому насчет аварии узнавать не
пойду. Я ложусь спать.
Чистяков снова рассмеялся, и Насте показалось, что от его
смеха даже боль в руке стихает.
– Спокойной ночи, никудышная. Утром позвоню, узнаю
насчет света.
– А что, если света не будет, ты домой не вернешься?
– А что мне дома делать без электричества? Компьютер же
не работает.
– Ты, выходит, только ради компьютера сюда
приезжаешь? – поддела его Настя.
– Естественно, не ради тебя же, никудышная. Очень ты
мне нужна. Кстати, если к утру электричество не дадут, проверь холодильник и
вытащи все, что может испортиться.
– Куда вытащить?
– Куда хочешь. На балкон, например, вынеси, на улице
уже достаточно холодно. Колбасу возьми на работу, съешь на обед.
– Все указания раздал, – съехидничала она, –
или еще остались?
– Пока все. Ложись спать. Целую.
Настя положила трубку и уселась на полу поудобнее,
прислонившись спиной к дивану. Колено сильно болело, и она опасалась вставать.
Но до утра ведь так не просидишь, надо собраться с силами, встать, постелить
постель и лечь. А утром проснуться и понять, что колено распухло, кисть правой
руки не работает, и по всей комнате рассыпан сухой цемент. Ничего не скажешь,
приятное ее ждет пробуждение.
А может, обойдется? И колено не распухнет, и рука пройдет. И
окажется, что насчет цемента ей просто почудилось. Может ведь такое быть?
Может.
Почему нет?
А может такое быть, чтобы утром оказалось, что никакого
Шутника нет и никто больше не будет убивать бомжей и угрожать Татьяне? Нет,
такого быть не может. А жаль.
СЕЛУЯНОВ
Близился День милиции. Этот праздник Коля отчего-то любил
больше всех других. В отделе шло перманентное совещание на тему: как 10 ноября
поздравить Колобка, чтобы начальнику было приятно, чтобы в госпиталь к нему
смогли одновременно приехать как можно больше сотрудников и чтобы Гордеев при
этом не сделал им выволочку за то, что весь отдел не работает, а дурака валяет.
Кроме того, всем было хорошо известно, что Колобок не делает различий между
праздничными днями и обычными и по текущим делам спрашивает во всех случаях
одинаково придирчиво. Поэтому, составляя делегацию поздравляющих, нужно было
продумать и этот тактически важный момент. В госпиталь поедут только те, кому
есть чем отчитаться. При этом численность делегации не должна быть чрезмерно маленькой,
ибо Колобка обмануть трудно, он сразу догадается, что явились только
«отличники».
– Колян, ты возглавишь церемонию, – приказал
Коротков. – У тебя девять наркоманов раскрылись, ты у нас сегодня герой.
– Так это ж не я, – замахал руками
Селуянов, – это Аська его нашла. Что я. Колобку врать должен, что ли? Он
же меня спросит, как шла разработка.
– Наврешь что-нибудь, не маленький, – отрезал
Юрий. – Не Аську же к нему пускать, у нее с Шутником полный провал. Наша
подполковница в прошлый раз от Колобка чуть не в слезах ушла, допек он ее.
Эти и подобные им разговоры велись уже третий день. Колобка
любили и хотели поздравить с праздником все сотрудники, но точно так же все до
единого боялись «разбора полетов». Впрочем, боялись – не то слово. «Разбор
полетов» происходил ежедневно на оперативных совещаниях, все к ним привыкли и
считали само собой разумеющимися, так работали все службы в уголовном розыске.
Но одно дело получать выволочку в кабинете в обычный будний день, и совсем
другое – в госпитале, куда ты придешь с цветами, подарками, наилучшими
пожеланиями и праздничным настроением. Точно так же, как можно каждый день,
морщась и кряхтя, принимать горькое лекарство, понимая, что это необходимо и
неизбежно, но если тебе дать пирожное, надкусив которое ты обнаружишь там то же
самое горькое лекарство, ты почувствуешь себя обиженным и обманутым.
Чувствовать себя обиженным и обманутым в праздничный день не хотел никто. Ибо
трудно представить себе сыщика, у которого по всем находящимся в работе делам
полный и идеальный порядок. Такого нет и не может быть никогда. По определению.
Селуянов испытывал раздражающее чувство словно бы вины перед
Настей Каменской. Она искала своего преступника, а нашла совсем другого, за
работу по поиску которого отчитываться ему, Селуянову. Николай-то отчитается, а
вот Настя так и будет маяться со своим любителем маргинального элемента. Ему
искренне хотелось как-то помочь, но он не знал как. Единственное, что он мог
сделать, это попробовать выяснить все досконально насчет Шувалова. А вдруг окажется,
что он не только наркоманов убивал. Ведь есть же у него мотив, есть, не забыл
он милиционеров, погубивших его сына, не забыл следователя Образцову. Или
забыл? Нет, не забыл, на этот счет его Костя Ольшанский весь вечер после
задержания допрашивал.
Николай внезапно резко остановился на бегу. Да, Ольшанский
допрашивал, но ведь Шувалов ни в чем не признался. Он соглашался только с тем,
что касалось хранения оружия, но больше ни слова не сказал. Конечно, Ольшанский
задавал ему вопросы о следователе Образцовой и о подробностях гибели сына, и
Шувалов отвечал на них спокойно и обстоятельно, но ни разу не дал понять, что
испытывает к Татьяне какие-то особые чувства. Он сказал ровно столько, сколько
сказал бы любой потерявший сына отец на его месте.
Совершенно очевидно, что Виктор Петрович Шувалов –
преступник хладнокровный и осмотрительный, расчетливый и опасный. Ольшанский
задержал его на семьдесят два часа по подозрению в убийствах бомжей и отправил
оружие на экспертизу. Экспертиза показала, что бомжей убили не из этого
пистолета, и Шувалова готовились освобождать из-под стражи, поскольку за одно
лишь незаконное хранение оружия законом лишение свободы не предусмотрено, а
стало быть, и арестовывать не положено. В этот момент и всплыла Аськина
информация о пистолете, который приобретал и неизвестно куда дел первый из
убитых наркоманов, а тут и заключение из пулегильзотеки подоспело: следы на
стреляных гильзах, полученных во время контрольного отстрела изъятого пистолета
«ческа збройовка», идентичны следам на гильзах, найденных возле трупов
наркоманов. Дело об убийствах наркоманов вел другой следователь, он и вынес
новое постановление о задержании Шувалова. Еще на трое суток. А там видно
будет.
