Настя вставила кассету в видеомагнитофон и устроилась в
кресле, закутавшись теплым клетчатым пледом. Фильм «Семь» произвел на нее
странное впечатление, наверное, оттого, что она никак не могла отстраниться от
собственной жизни, и смотреть его просто как художественное произведение.
Что бы ни происходило на экране, она примеряла это к
преступлениям Шутника и к действиям своим и своих коллег. Финал картины ударил
ее как обухом по голове: последней жертвой маньяка стал он сам. Он собственными
действиями умышленно спровоцировал полицейского, убив его молодую беременную
жену: убей меня, говорил он, потому что мой грех – зависть, я завидовал тебе и
той жизни, которой ты живешь. Что ж, если в кино седьмой жертвой стал не
посторонний человек, а лицо, «включенное» в ситуацию, то вполне логично, что в
цепи преступлений Шутника седьмой жертвой тоже станет не кто-то с улицы,
случайно найденный убийцей, как, например, тот же Лишай, а человек
«включенный». Кто включен в процесс поиска убийцы? Сам убийца и оперативники.
Вариант убийцы обыгран в кинофильме. В жизни же роль седьмой жертвы уготована
кому-то из работников милиции. Кому-то… Нечего делать вид, что это ее не
касается. Не кому-то, а ей, Насте.
Все сходится. Шутник объяснил свою позицию предельно ясно.
Глава 16
ПЯТАЯ ЖЕРТВА
Этому нет конца. И не будет. Сколько еще я смогу прожить с
чувством вины?
Врач старается изо всех сил, он занимается со мной каждый
день по два часа, я киваю ему в ответ, выдавливаю из себя некое подобие улыбки
и делаю вид, что внимаю его уговорам. Но я ему не верю. Я не верю, что можно
жить так, как живу я. Я не верю, что можно смириться с тем, что случилось.
Они считают меня сумасшедшей. А все из-за чего? Из-за того,
что я хотела убить себя. Я хотела уйти из жизни тихо, незаметно, потому что не
могла больше справляться со своей виной. Меня спасли. Зачем? Разве я их
просила?
Зачем они это сделали? А теперь они считают меня
сумасшедшей. Врач долго объяснял мне, что у здорового человека сильно развит
инстинкт самосохранения, который заставляет человека выживать во что бы то ни
стало.
Если этот инстинкт умолкает, значит, человек болен. О
господи, разве они могут меня понять? При чем тут инстинкт самосохранения?
Любой человек стремится облегчить собственные страдания, избавиться от боли.
Разве это ненормально? Я не могу больше выносить эту боль. А они заставляют
меня терпеть. Жить и терпеть. Почему я должна? Зачем?
Я ничего не слышу, кроме крика: «Чей ребенок?!!!» Почему Я
не услышала, как мой сын зовет на помощь? Как ты, Господи, допустил, чтобы я не
услышала его голосок? Почему ты закрыл мне уши и отвел глаза? Я силюсь
вспомнить, я зажмуриваюсь и вызываю в памяти тот страшный день, тот солнечный
красивый день на южном берегу Испании. Мы с сынишкой приехали туда на две
недели, муж отправил нас одних, он должен был прилететь через пять дней. Я
словно оказалась в другом мире, сказочном и великолепном, не правдоподобном и
ошеломляющем. Я впервые отдыхала за границей, до этого я ничего не видела,
кроме шести дачных соток, грязной подмосковной речки и, когда везло, Черного
моря, мутного и облепляющего тело окурками и яблочными огрызками, или ледяного
и кишащего медузами.
Замуж я вышла совсем молоденькой, польстилась на деньги и
импозантную внешность. У своего мужа я была четвертой женой, меня все
отговаривали, предупреждали, что ничего хорошего из этого брака не выйдет, но я
никого не слушала, мне казалось, что я уже достаточно взрослая и умная, чтобы
разбираться в жизни. Ухаживание было коротким и стремительным, цветы –
охапками, шампанское – литрами, украшения – горстями. Конечно, муж сделал все
возможное, чтобы брак зарегистрировали в течение недели. Он немедленно заставил
меня уйти с работы и посадил дома. Почти сразу я забеременела, муж порхал надо
мной, крыльями размахивал, витамины, надзор врачей, режим, диета, прогулки.
Потом родился ребенок. Сын.
Из дому я почти не выходила. Для хозяйства муж нанял
домработницу, она делала покупки, стирала, готовила, убиралась в нашей огромной
квартире.
Иногда мне велели одеться, сделать прическу, нацепить
украшения. Меня выводили в свет. На приемы или на банкеты по случаю завершения
переговоров.
Меня брали примерно так же, как берут с собой золотой
портсигар. Мне казалось, что меня надевали, как надевают перед выходом парадный
костюм или дорогие часы. Мужчины обращали на меня внимание, но мне строго
запрещалось не то что кокетничать, а даже разговаривать с ними, если, –
конечно, это не была общая беседа нескольких человек. В общей беседе мне
участвовать разрешалось. Однажды я позволила себе потанцевать с кем-то, после
чего муж учинил мне жуткий скандал. Нет, он не ревновал, он и мысли не мог
допустить, что я променяю его на кого-то другого. Но для него важно было, чтобы
никто – понимаете, никто! – не мог подумать, что я флиртую. Он считал, что
это бросает на него тень и делает в глазах окружающих чуть ли не рогоносцем.
Вот так я прожила пять лет. И вдруг – такое счастье! –
мы едем отдыхать.
Разумеется, с самого начала не предполагалось, что мы поедем
раздельно, мы должны были вылетать все вместе, но буквально накануне отъезда
вдруг выяснилось, что у мужа не хватает дней по визе. У него была многократная
виза в Шенгенскую зону на год со сроком пребывания в три месяца, он много ездил
за границу по делам и сам запутался в расчетах. Он был уверен, что у него
остается пятнадцать дней, как раз столько, сколько надо, чтобы отдохнуть. За
день до отъезда мы стали собирать вещи и документы, и он решил еще раз проверить
даты въезда и выезда, чтобы пересчитать дни. Тут и выяснилось, что у него
осталось не пятнадцать дней, а всего восемь. Так и получилось, что мы с сыном
улетели вдвоем, а муж должен быть присоединиться к нам на оставшиеся восемь
дней.
Я оказалась в Испании. Одна. Без надсмотрщика. Одетая в
немыслимые тряпки, со стрижкой из самого дорогого салона, в купальниках,
которые стоят столько же, сколько вечернее платье от Живанши. Молодая,
неопытная, жадная до впечатлений, истосковавшаяся по обычному женскому
кокетству, по мужскому вниманию. Мне хотелось нравиться, мне хотелось, чтобы со
мной заигрывали, флиртовали. У меня не было намерения изменять мужу, я была
вполне довольна сексуальной жизнью в супружестве и ни о чем большем не мечтала.
Но ведь чувствовать себя женщиной – это не только знать, что муж тебя хочет.
У меня закружилась голова. Вечером я с очередным поклонником
сидела в баре на набережной. Играла музыка, мы танцевали, пили какой-то вкусный
пряный коктейль, он нежно гладил меня по руке и заглядывал в глаза, и мне
хотелось, чтобы эта сказка никогда не кончалась. Завтра должен был прилететь
муж, и я понимала, что это последний вечер моей свободы. Может быть, я слишком
много выпила. Может быть, музыка была слишком громкой. Может быть, я слишком увлеклась…
Не знаю, что случилось. Не знаю, как это произошло. Я ничего не видела и не
слышала, я ни о чем не помнила и не думала, кроме того, что есть настоящая
нормальная красивая жизнь, которую мне судьба подарила на пять дней, а дальше
снова тюрьма. Хоть и в золотой, но в клетке.
