Сын? Дальний родственник? Или пьяная санитарка? Кто бы он ни
был, я такого конца себе не желал.
Поэтому следующим этапом в моей борьбе за достойную смерть
была идея эвтаназии. Если мне, тяжело больному и беспомощному, дадут
возможность самому принять решение об уходе из жизни и помогут сделать это
легко и безболезненно, то меня такой финал вполне устроит. Я начал читать
специальную литературу, перелопатил уйму газет и журналов, в которых поднимался
вопрос об эвтаназии, и, к своему прискорбию, убедился, что замечательная идея
эта в нашей стране не приживется. Я искренне недоумевал – почему? Почему
человек может броситься из окна или под машину, повеситься, утопиться,
застрелиться, но не может рассчитывать на то, что ему сделают безболезненный
укол, от которого он уснет и не проснется? Это варварство!
Да, когда человек еще может двигаться самостоятельно, он
решает свою судьбу сам. Но если он прикован к постели, если он не только не
может выйти из дому, но и встать, то почему необходимо обрекать его на
мучительное и неопределенно долгое угасание, при котором он страдает и
физически, и морально, и причиняет страдания своим близким?
Я хотел иметь гарантии быстрой и легкой смерти в случае
внезапной болезни, которая лишит меня самостоятельности и сделает беспомощным и
полностью зависимым от окружающих, которым я буду в тягость. Хорошо, если хворь
начнет одолевать меня постепенно, тогда в предвидении надвигающейся
беспомощности я еще успею сам принять и осуществить последнее решение, но если
она обрушится на меня внезапно, как инсульт? Или я попаду в аварию и стану
прикованным к постели калекой? Мне придется сдаться на милость врачей, а ее,
милости этой, вовек не дождешься.
Прошло еще какое-то время, прежде чем я усвоил, что пускать
это дело на самотек никак нельзя. Болезней и несчастий много, природа не
поскупилась на разнообразные способы вырывания человека из нормального бытия,
тихая смерть от сердечного приступа во сне – это только один шанс из тысячи, и
мне, доктору технических наук, не пристало на этот шанс надеяться, все-таки
что-что, а вероятности рассчитывать я умею. Да и дружок мой Лабрюйер поддакивал:
«С точки зрения милосердия смерть хороша тем, что кладет конец старости.
Смерть, упреждающая одряхление, более своевременна, чем смерть, завершающая
его». Он прав, не нужно ждать дряхлой немощности, надо брать бразды правления
своей жизнью и смертью в собственные руки.
Другой стороной того же вопроса была смерть от руки
преступника. Говорят, что бомба дважды в одно и то же место не падает, если в
семье кто-то погиб от руки убийцы, то другим членам семьи это уже не грозит.
Может быть… Но жизнь показывает, что это не так. Я знал истории о семьях, где
одна и та же беда поражала двоих или даже троих ее членов. И речь шла вовсе не
о болезнях (в этом как раз ничего удивительного не было, так как существуют
законы наследственности), а именно о несчастьях вроде преступлений, аварий или
несчастных случаев. В какой-то газете я даже читал о совершенно невероятном с
житейской точки зрения совпадении: двое братьев по очереди попали под машину в
одном и том же месте, причем за рулем в обоих случаях сидел один и тот же
человек. Стать жертвой спившегося алкаша, маньяка или обколовшегося наркомана?
Умереть от руки тупых, безмозглых бандюков, готовых расстрелять толпу ради
сотни долларов? Погибнуть под колесами машины, за рулем которой сидит
бесшабашный, не знающий правил идиот? Разве это достойный конец для
представителя рода Данилевичей-Лисовских-Эссенов? Как человек, умеющий
просчитывать вероятность, я отдавал себе отчет в том, что правильным,
безопасным и грамотным поведением я могу свести риск такой смерти до минимума.
Но минимум этот окажется в итоге не столь уж мизерным, чтобы им можно было
пренебречь. Сделать его нулевым возможно, только запершись в собственной
квартире, никуда не выходя и никому не открывая дверь. Это не решение проблемы.
Оставалось только два пути, позволяющих избежать той смерти,
которую, я считал недостойной. Первый – покончить с собой уже сейчас, не
дожидаясь, пока меня подстережет несчастный случай или тяжкая болезнь. Этот
путь по зрелом размышлении я отмел. Во-первых, я не могу собственными руками
лишить себя жизни. Ну не могу – и все тут! Инстинкт самосохранения у меня
развит нормально. Во-вторых, самоубийство (и это ярко показал пример моей
второй супруги Натальи) вызывает у знавших тебя людей не только недоумение, но
и сильные подозрения в твоей психической неполноценности, а этого я допустить
не мог. Не хватало еще, чтобы обо мне говорили, будто я впал в депрессию и
свихнулся! Это я-то! Никогда в жизни этого не будет.
Но есть и второй путь…
КАМЕНСКАЯ
Все стены в ее кабинете были увешаны большими листами
ватмана. На этих листах Настя карандашом записывала по определенной схеме
данные о Викторе Шувалове и его окружении, о Серафиме Антоновне Фирсовой, ее
соседях и знакомых, о фелинологе Казакове и его связях, о стороже Валентине
Казаряне, а также о тех четверых, которых она наметила как возможных (хотя и
крайне маловероятных) кандидатов на роль Шутника. Уж если проверять версии, так
все подряд, а не сообразуясь с собственными вкусами и пожеланиями. Доценко,
Сережа Зарубин и подключенный к работе Коля Селуянов приносили Насте эти
сведения, и она терпеливо и методично заносила их в схемы и таблицы, надеясь на
то, что когда-нибудь и где-нибудь эти сведения если не пересекутся, то хотя бы
прикоснутся друг к другу.
Одновременно Настя, выполняя приказ Гордеева, готовила
подробную справку для психологов. В какой день недели и время суток совершено
убийство, где, каким способом, характеристика потерпевшего, описание места
преступления и оставленных улик, фотографии фигурок, ксерокопии записок. Дойдя
до убийства Фирсовой, Настя задумалась, нужно ли прилагать к материалам
видеокассету с фильмом «Семь». С одной стороны, все это может оказаться ее
собственными домыслами, не имеющими ни малейшего отношения к преступлениям
Шутника, и это только запутает специалистов, но, с другой стороны, если Шутник
действительно находится под влиянием этого фильма, то психологам необходимо его
посмотреть.
По мере составления справки факты становились на свои места,
и Настя не переставала удивляться тому, что не выстроила их подобным же образом
раньше.
Не выстроила, потому что не хотела. Потому что очень страшно
было верить в то, что игра идет против нее, а не против Татьяны. И очень
хотелось интерпретировать их по-другому. Никому не нравится признаваться себе в
неприятных вещах, а уж если это вещи не просто неприятные, а пугающие, тогда
тем более. Она всегда так гордилась своей рациональностью, своей способностью
отстраниться от эмоций и мыслить четко и последовательно, а оказалось, что она
обычный человек, с развитым инстинктом вытеснения. То, что вызывает тревогу,
вытесняется из сознания и замещается различными оправданиями, надуманными
объяснениями или искусственными фактами.
– Юра, ты мне велишь обращаться к какому-то конкретному
психологу из наших, на Петровке, или тебе все равно? – спросила она
Короткова, когда справка наконец была закончена.
