Коротков остановил машину возле тротуара и повернулся к
Насте:
– Ты серьезно все это говоришь?
– Абсолютно.
– И тебе не стыдно?
– Почему мне должно быть стыдно?
– Потому что ты веришь в то, что Шутник до тебя
доберется, а мы тебя не защитим.
– Но ведь он доберется, – спокойно возразила
Настя. – Если на него не подействует то, что сегодня покажут по
телевизору, то в скором времени мы будем иметь шестой труп. Тогда уж и мой не
за горами. Чего ты остановился?
Поехали.
– Нет уж, подруга дорогая, мы никуда не поедем, пока не
поговорим и не разберемся. Ты что, не веришь, что мы тебя убережем?
Настя слабо улыбнулась, погладила Короткова по плечу.
– Юрочка, в тебе сейчас говорит начальник, который не
имеет права сомневаться в своих подчиненных и должен поддерживать в них
уверенность и силу духа. Ты все делаешь правильно. Но меня-то не нужно
обманывать, достаточно того, что я сама себя обманывала почти полтора месяца. И
потом, вся эта история с завещанием не имеет прямого отношения к Шутнику и к
твоей способности организовать мою защиту. Шутник – это только повод, толчок к
тому, чтобы подумать о возможности смерти. Мне совсем не обязательно
становиться седьмой жертвой этого ублюдка. Вполне достаточно попасть в
автокатастрофу, получить удар током, отравиться плохими консервами или угодить
к недобросовестному стоматологу и заразиться СПИДом. Каждый из нас может
умереть в любой момент, Юра. Это неприятная мысль, мы гоним ее из сознания,
потому что она делает нашу жизнь невыносимой и лишает ее перспективы, но
оттого, что мы прогоняем мысль, само устройство жизни не меняется. Она такая,
понимаешь? Человек – хрупкое создание, организм может оказаться разрушенным
вследствие множества причин, такими нас создала природа, и никто из нас не
имеет права быть уверенным, что доживет до глубокой старости. Почему считается,
что думать о завещании приличествует не раньше лет семидесяти? А многие и в
девяносто о нем не думают. Когда я поняла, что Шутник собирается меня убить, у
меня словно глаза открылись. Я вдруг ясно представила себе, что действительно
могу скоро умереть. Могу.
Скоро. Умереть, – повторила она медленно, как будто
прислушиваясь к своим словам. – С одной стороны, надо постараться это
предотвратить. Но, с другой стороны, я должна сделать все возможное, чтобы моя
смерть, если она все же случится, причинила моим близким как можно меньше хлопот
и беспокойства.
Идеально было бы еще купить место на кладбище или в
колумбарии, чтобы Лешка с этим не колотился. Ты не знаешь, как это делается?
Коротков сидел с посеревшим лицом и ввалившимися глазами. Он
смотрел на Настю с таким ужасом, словно перед ним был оживший покойник.
– Ты что говоришь? – произнес он, с трудом
подбирая слова. – Ты хоть слышишь сама себя?
– Слышу, Юрочка. У меня со слухом все в порядке.
– С головой у тебя не все в порядке! – взорвался
он. – Ты что себя хоронишь? Совсем охренела?!
– Юра, – укоризненно протянула Настя,
улыбаясь, – фу, как некрасиво, разговариваешь с дамой, к тому же со своей
подчиненной, и употребляешь такие грубые слова.
– Я еще не такие слова употреблю, если ты не
перестанешь дурака валять! Я тебя… Я тебя… – Он задыхался от
ярости. – Я тебя в квартире запру и никуда не выпущу, пока мы Шутника не
выловим, поняла?
– А он весь дом взорвет, ему-то что, – спокойно
возразила она.
– Вокруг дома охрану выставим.
– Да ну? И кто же тебе это позволит? Я что, министр обороны?
Президент страны? И потом, ты мог бы заметить, что наш Шутник – человек весьма
целеустремленный и изобретательный. Знаешь, что он сделает в ответ на твою
охрану? Он понаблюдает за домом, присмотрит подходящего человечка, познакомится
с ним и попросит за вполне солидную плату пронести в подъезд сумочку. И такую
песню при этом пропоет, что человек ничего не заподозрит.
Твоя хваленая охрана не сможет не пропустить в дом жильца. И
досматривать сумки она тоже не будет. Вот и вся история. Все, Юра, хватит
читать мне мораль на тему вечной жизни, поехали на работу.
Коротков завел двигатель и всю дорогу до Петровки угрюмо
молчал.
УБИЙЦА
Вторым путем, позволяющим избежать той смерти, которую я
считал недостойной, была гибель от руки врага. Не как будто бы врага, которым
может предстать и преступник, а самого настоящего врага, который пытается
нанести ущерб моей Родине. Уж что-то, а любить свою Родину я умел. Этому научил
меня отец, беззаветно преданный интересам своей (и моей!) страны и готовый
служить ей до последней капли крови. Само слово «Родина» было для меня святым,
а фраза «если Родина потребует» была отнюдь не пустым звуком.
С самого детства я слышал от отца о том, что наша страна –
самая лучшая, самая справедливая, самая добрая и красивая, и я должен гордиться
тем, что родился в ней и живу, и быть счастлив оттого, что мне судьба подарила
возможность сделать хоть что-нибудь на благо своей Родины. И у меня не было ни
малейших сомнений в словах отца. Бабушка, разумеется, этих взглядов не
разделяла, но узнал я об этом только тогда, когда стал взрослым. В детстве же
моем и в юности я ни разу не слыхал от нее ни одного слова о том, что страна, в
которой мы живем, не так уж хороша и справедлива, как принято считать
официальной моралью. Единственный раз, когда мне довелось ознакомиться с
бабушкиным мнением на сей счет, был тот самый разговор с отцом, в котором она
просила его сменить место службы, перебраться в Москву и быть поближе к сыну,
то есть ко мне. Но беседа эта, во-первых, велась в кабинете с глазу на глаз с
папой, и предполагалось, что я ничего не слышу, а во-вторых, не оставила во мне
ни малейших впечатлений о бабушкиной антипатриотической позиции, потому что
главным в этом подслушанном мною разговоре была информация об отце. Я узнал
тогда, что мой папа вовсе не землекоп и не грузчик, а заслуженный ученый,
занимающийся разработкой новых видов вооружения, и это наполнило мою
десятилетнюю мальчишескую душу такой радостью и гордостью, что все остальное
прошло мимо моего внимания. Бабушка, несмотря на сложный характер, была
человеком, несомненно, мудрым и отчетливо понимала, что коль мне все-таки
придется жить в этой стране, не стоит вкладывать мне в голову мысли и чувства,
которые помешают успешной адаптации к ненавистной старой дворянке
действительности.
Адаптация и в самом деле была успешной, даже более чем. Я
искренне любил свою Родину и всей душой хотел быть ей полезным. Несмотря ни на
что, несмотря на смены власти и отмены старой системы моральных ценностей,
несмотря на экономические и политические перипетии, которые явно ставили под
сомнение идею о том, что «мы – самые». Как принято говорить у англичан: «My
Motherland, right or wrong». Права она или не права, но это моя Родина. Я люблю
ее и горжусь ею. И никакими экономическими и политическими потрясениями этого
не искоренить и не поколебать.
