— Ну как? Никто не передумал?
Скляр и Лерватов молча покачали головами.
Шейла посмотрела в глаза Горкалову, но от комментариев воздержалась.
Шерман молчал дольше других, видимо, что-то прикидывая в уме, потом поднял голову и сказал:
— Блин, ну и каша заваривается… Я вот все думаю, успеем мы навестить Джона или нет?
— Об этом забудь, — строго приказал Илья. — Шефорд от нас никуда не денется. К тому же он — не более чем пешка в этой игре. — Горкалов посмотрел на Хьюго и переспросил:
— Так я не понял, ты летишь?
— Да лететь-то я лечу, вот только скажи, Илья, почему он вырос в такую суку? Ведь с одной плошки когда-то жрали…
— Остынь, — поддержал Горкалова Скляр. — Шефорд свое получит. Не суди, майор, и не судим будешь. Мы за себя ответим, а он за себя, дай срок…
Не знали они в тот час, что срок уже слишком близок…
Глава 5
Серийные модели боевых роботов после окончания Первой галактической войны окончательно утвердились в трех основных видах: базовые конструкции шасси подразделялись по своему тоннажу и получили соответственно три наименования: «Фалангер», «Хоплит» и «Ворон».
Самой тяжелой и грозной шагающей машиной являлся «Фалангер». Он весил шестьдесят тонн и нес на борту ракетное вооружение повышенной дальности…
Планета Элио. Район бывшей военной базы космического патруля Конфедерации Солнц. Десять часов вечера…
Они вышли из кафе последними.
Шейла Норман была под стать своему отцу — такая же упрямая, решительная, — Горкалов ощущал это всем существом, но в его душе продолжало зреть строгое и непреклонное — «нет».
Остановившись в сумеречной тиши аллеи, которая тянулась от ярко освещенного входа в кафе в глубь старого, мрачноватого в это ненастное время года парка, они несколько минут молчали, думая каждый о своем, и в то же время, наверное, об одном и том же…
Илья откровенно боялся, что она сейчас начнет вновь уговаривать его, приводя какие-то аргументы в пользу своей состоятельности, как полноценного участника рискованной экспедиции в Сферу Дайсона, необходимость которой только что убедительно обосновал Горкалов, но нет — девушка стояла, глубоко затягиваясь сигаретой, и влажный ветер ерошил ее короткие волосы, явно подстриженные так из-за громоздкого виртуального шлема, который, по всей видимости, частенько скрывал под собой эти юные, милые черты.
Начал накрапывать мелкий дождь. Дальнейшее молчание становилось невыносимым, и Илья Андреевич, желая сломать эту напряженную тишину, спросил:
— Ты на машине?
Она отрицательно покачала головой.
— Отдала в ремонт на днях. Тут рядом станция пневмопоезда.
Он отрицательно покачал головой и вдруг отеческим жестом обнял ее за плечи, ощутив, как Шейла напряжена, как вздрогнула всем телом от его прикосновения…
— Давай-ка я тебя подвезу, — предложил он. — А по дороге обсудим наши проблемы, ладно?
Шейла согласно кивнула, и они пошли к решетчатым воротам, подле которых на парковочной площадке стояла машина Горкалова.
— Почему вы отказываетесь взять меня с собой? — с плохо скрытой дрожью обиды в голосе наконец спросила она.
Горкалов нахмурился.
Он знал ответ на заданный вопрос, но внутреннее понимание не всегда можно облечь в гладкие формулировки. Он чувствовал себя в этот момент, как та собака, которая все понимает, вот только сказать не может…
Действительно, как объяснить ей то, что пережито самим? Как убедительно доказать, что война — это жернова, которые сначала перемалывают душу, а уж затем добираются до плоти. И слишком часто выжившие начинают впоследствии завидовать павшим, хотя никто не признает такого состояния вслух. Ему захотелось сказать ей: девочка, если я возьму тебя с собой и вдруг оправдается самое худшее, о чем я говорил, сидя за столиком в кафе, то ты никогда уже не будешь прежней, не наденешь это пальто, — ты просто не сможешь носить белый цвет и станешь одеваться, как Шерман, потому что на черном не видна кровь, которая навек пропитает твою душу, изменит сознание, ты потеряешь почву под ногами, как теряли ее мы в своих первых реальных боях. Но у нас была Конфедерация, мы верили в символы, а во что поверишь ты, где найдешь новую точку опоры для своего пошатнувшегося разума, когда само понятие Человечество сейчас рассыпалось на отдельные, утратившие смысл и общность буквы, каждая из которых являет собой лишь обозначение звука, не несущего общего смысла?..
Он ничего не сказал, лишь подумал об этом.
Отчетливо щелкнули электрозамки его «Гранд-Элиота», услужливо распахнулись две передние дверки, мягко осветился уютный, пропитанный запахом искусственной кожи салон.
Глядя, как Шейла садится в машину, Горкалов вдруг ощутил душевную боль и с убийственной ясностью осознал, что все же, несмотря на свою осволочевшую натуру, Джон Шефорд, сам того не подозревая, оказался прав в одном, невольно или, быть может, намеренно ударив, как опытный садист, в самую потаенную, болевую точку души — Горкалову было пятьдесят пять, жизнь рикошетом ушла на излет, и все, что могло в ней быть, проскользнуло мимо, канув в последнем, пустом двадцатилетии.
Кем он был на самом деле? Отставным полковником, которому никто не слал писем, никто не звонил, — осколок прошлого, пропустивший из-за собственной обиды и недоумения самое главное — невосполнимый кусок собственной жизни. И вот теперь, словно очнувшись от летаргического сна, он вновь пытался войти в ту воду, которая уже унеслась: он снова возвращался в строй, и в его машину садилась молодая привлекательная женщина…
Хлопок двери отсек морось дождя, а вместе с ним и эти неинтересные и ненужные никому мысли.
С тихим шелестом заработал водородный двигатель, мягко осветились шкалы приборов, из автоматически включившегося кристаллопроектора чарующей, тревожащей мелодией полилась тихая музыка.
«Гранд-Элиот» неожиданно резко ушел с паркинга, так что ведущие колеса взяли рывок с короткой пробуксовкой.
Шейла вопросительно посмотрела на Горкалова, но опять промолчала, и эта ее сдержанность так остро напомнила Нормана, что Илья на миг подумал: «а может, она права, и это я уже впадаю в маразм, заслоняя дорогу тем, кто идет вслед, кто, несмотря на молодость, сумел поверить в общечеловеческие ценности и готов бороться за них?»
— Где ты живешь? — спросил он, сбрасывая скорость и плавно вписывая машину в закругление дорожной развязки, словно извиняясь этим аккуратным маневром за свой рывок с паркинга.
— Северный сектор, тридцать пятый уровень, седьмая параллель, — лаконично ответила Шейла, которая так и не дождалась от него вразумительного ответа на заданный ранее вопрос.
Горкалов кивнул. Исполинский мегаполис, выросший на месте исторической посадки колониального транспорта «Кривич», условно делился на секторы и уровни. Бесчисленные названия улиц, направления которых дублировали друг друга на разных высотах вздымавшегося к облакам города, давно утратили значение и смысл и все чаще подменялись термином «параллель» с добавлением ее номера.
