— Но вы ничем не отличаетесь от остальных, думая, что все дети могут учиться и должны учиться, — сказал он.
— Отец! — вмешался маленький Ракхаль. Он просительно сложил свои ручонки, потом быстро заговорил с Шибу на своем родном языке.
— Миссис Рочестер знает удивительные сказки, — добавил он по-английски с небольшим акцентом.
Но лицо Шибу оставалось темным и бесстрастным.
— Я не могу допустить этого, — сказал он.
— Чего? — переспросила я осторожно.
— Не все дети должны учиться, — сказал вождь. — Больше мне нечего вам сказать.
— Я не знала, что вы окажетесь настолько недальновидным, — горячо воскликнула я.
Маленький Ракхаль, не все понимая из нашего разговора, сидел возле Шибу и, улыбаясь, смотрел на меня.
Несколько минут стояла полная тишина.
Я слышала свое дыхание, сливающееся с шелестом ветра и травы. Вождь Шибу сидел отрешенно, покачиваясь из стороны в сторону, что-то напевая вполголоса, глаза его были полузакрыты.
Наконец заговорил Ракхаль. Со свойственной детям непосредственностью он сказал по-английски:
— Можно я прочту новые стихи, которые выучил лишь вчера.
Я улыбнулась и посмотрела на Шибу.
— А там ничего не говорится об английских богах? — спросил он, подозрительно глядя на меня. — Помни, что ты индус!
— О, нет, нет! — ответил Ракхаль. — Это просто английские стихи, и я их выучил очень быстро.
— Тогда я их послушаю, — сказал, наконец, вождь, глубоко вздохнув.
Шибу наклонился вперед, подперев голову рукой, а маленький Ракхаль, соскользнув с его колен, заложив руки за спину, начал читать, безо всякого выражения и без остановок:
В свой час своя поэзия в природе:
Когда в зените тень и жар томит,
Притихших птиц, чей голосок звенит
Вдоль изгородей скошенных угодий?
Кузнечик — вот виновник тех мелодий.
Певун и лодырь, потерявший стыд,
Пока и сам по горло пеньем сыт.
Не свалится последним в хороводе,
В свой час во всем поэзия своя.
Зимой, морозной ночью молчалива,
Пронзительны за печкой переливы
Сверчка во славу теплого жилья,
И словно летом, кажется сквозь дрему,
Что слышишь треск кузнечика знакомый.
— Там есть еще что-то, но я забыл, — сказал Ракхаль. — Я выучил это очень быстро! — и он захлопал в ладоши в знак похвалы самому себе. А я последовала его примеру.
— Кто сочинил эти стихи? — спросил Шибу.
— Английский поэт, Джон Ките, — сказала я.
— Я не все понял, но стихи мне понравились, — улыбнулся вождь. — Ты молодец, Ракхаль, — и, посмотрев на меня, он добавил: — В один прекрасный день ты научишься читать и писать по-английски, но ты никогда не должен забывать о том, что ты — индус. Мне больше нечего сказать.
Вождь Шибу встал и, не попрощавшись ни с кем, медленно пошел по раскаленной солнцем дороге в сторону гор.
— Спасибо, — проговорила я, глядя ему вслед.
— Как хорошо, что у вас чистое сердце, миссис Рочестер! — засмеялся стоящий рядом со мной Ракхаль. — Я сам не знаю, почему смеюсь, когда вижу вас.
Он быстро уселся на лошадь, привязанную возле дерева, подобрал поводья и поскакал следом за отцом.
Сердце мое падало и поднималось к вершинам гор. Душа пела. Я прислушивалась к ее мелодиям, осторожно ступая по берегу реки. «Неужели пробил мой час и Господь внял моим молитвам?» — думала я.
Кругом была тишина, я ступала по воде, прислушиваясь к покою, наполнившему мое сердце. В зеркале реки отражалось небо, две бездны сливались друг с другом, и миражом, сказочным миражом казалась мне Индия, волшебная страна под вечным солнечным сводом. Эта страна была для меня символом, иносказанием, а не реальностью, была звучащей из поднебесья долгожданной музыкой.
Я закрыла глаза и услышала, к своему изумлению, звучащую совершенно реально, даже довольно резко и бесцеремонно вторгшуюся в мой слух, — музыку. Я остановилась и огляделась. Возле сверкающего золотом солнца дерева стоял Джон. В руках у него был маленький граммофон. На нем вращалась пластинка, звуки музыки катились навстречу дыханию реки и обращались в легкие облака.
Я подошла к Джону и протянула ему руку.
— Послушай, как хорошо! — сказал он. — Наконец-то я нашел способ, как использовать это… Это для тебя…
— Спасибо, но я не могу принять этого подарка.
Джон с удивлением посмотрел на меня.
Музыка смолкла. Только журчание легких волн тревожило тишину.
— Почему?
— Потому что мой муж почти переехал в город, — сказала я.
Джон покачал головой:
— Но это личное дело…
Я опустила глаза и попыталась сосредоточить все свое внимание на сердце. Но сердце меня не слушалось. Какие я делала усилия, чтобы вырвать из своей души рвущиеся к солнцу всходы любви, но вопреки моей воле они вновь и вновь поднимались.
— Я думаю, ты проведешь сегодня здесь ночь? — спросила я дрожащим голосом.
— Нет, — сухо ответил он, — спасибо, мне надо еще многое успеть… Я занялся работой по Гималаям и Тибету… Мне нужно найти место для лагеря.
Ноги мои подкосились, я сделала над собой усилие, чтобы удержаться и не упасть. Над нами прошумел порыв ветра, река тихо затрепетала.
— Но, может быть, тебе не стоит так спешить? — спросила я, не поднимая глаз.
— Нет. Это страна, которую нужно увидеть. Путь туда я не должен откладывать. Мне не хотелось бы попусту тратить время.
Ветер умчался дальше в бесконечное пространство и стих. Я отчетливо слышала плеск волн и стук своего сердца. Не в силах сдержаться, я заплакала.
Джон Стикс молча, ласково и серьезно посмотрел на меня.
— Может быть, тебе собрать свои вещи? — спросил он, заключая меня в объятья. Он прижался губами к моим губам, сердце мое кричало звонкое «да», но я, сделав еще одно усилие, отстранилась от его груди и прошептала:
— Если ты чуть-чуть симпатизируешь мне, не проси, чтобы я сделала это.
Он поднял меня на руки, как будто слова мои ничего не значили. Мои чувства были настолько обострены, что лишь глубоким вздохом я могла выразить, как тяжело и легко мне теперь. По моему лицу скользил легкий ветер.
— Помоги мне, — сказала я едва слышно, — объясни мне все, рассудок покидает меня.
— Терпи и верь, — сказал Джон, наклоняясь ко мне. — Еще не время для объяснения, пока лучше молчи…
И как только зашло солнце, никому не сказав ни слова, я уехала в путешествие с Джоном Стиксом. Мы плыли на лодке по извилистой глади реки.
