Я сняла с книжной полки первую попавшуюся книгу. Это оказался древнейший трактат об устройстве Вселенной. Книга была переведена на английский язык, но ни названия ее, ни места, где она была издана, я так и не смогла найти. Я перелистала несколько страниц, читая вслух:
— О, лотосоокий, ты подробно объяснил мне, как появляются и исчезают все живые существа, и я осознал твое неисчерпаемое великолепие…
О, величайший из всех, о, высочайший образ, хотя передо мной ты в твоем истинном состоянии, как Ты Сам Себя описал, я желаю увидеть, как ты вступил в это космическое проявление, я хочу видеть эту твою форму… Если ты полагаешь, что я могу созерцать твою космическую форму, о мой Господь, повелитель всех мистических сил, будь же милостив, яви свою безграничную вселенскую сущность…
И он сказал: созерцайте же теперь мое великолепие, сотни тысяч разнообразных и многоцветных форм…
Смотрите на все эти чудеса, которых никто не видел и которых никто не слышал… Ты же можешь видеть меня своими нынешними глазами, поэтому я наделю тебя божественным зрением. Узри мое мистическое могущество.
Арджтуна увидел в той вселенской форме бесчисленные рты, бесчисленные глаза, бесчисленные удивительные видения. Господь в этой форме был украшен неземными драгоценностями и потрясал божественным оружием. Он был облачен в божественные одеяния и украшен гирляндами. Он благоухал многочисленными ароматическими маслами, покрывающим его тело. Все это было дивно, сияюще, безгранично, всепокрывающе…
Если бы сотни тысяч солнц взошли на небе одновременно, то их сияние могло бы напомнить сияние Высшей личности в этой вселенской форме.
Потрясенный и изумленный, со вздыбленными волосами, Арджтуна склонил голову, выражая свое почтение, и, сложив руки, начал молить Всевышнего Господа.
Арджтуна сказал: Возлюбленный Господь, я вижу в Твоем теле всех богов и множество других живых существ. Я вижу Брахму, восседающего на цветке лотоса, а также Господа Шиву, и всех мудрецов и божественных змеев…
О, Властитель Вселенной, о вселенская форма, я вижу в Твоем теле много-много рук, чрев, ртов, глаз, простирающихся повсюду, без предела. Тебе нет конца, нет середины и нет начала.
Твою форму трудно видеть из-за ослепительного сияния, исходящего от нее во все стороны, подобно пылающему костру или безмерному блеску солнца. Тем не менее, я вижу эту сияющую форму повсюду, увенчанную коронами и булавами и дисками в руках…
Ты — высшая изначальная цель, конечное место успокоения всей этой Вселенной. Ты — неисчерпаем, и ты — старейший. Ты — Божественная личность, и ты поддерживаешь вечную религию… Так я думаю…
Ты один, но заполняешь собой все небо и все планеты, и все пространство между ними.
О, Великий, видя эту дивную и ужасную форму, все планетные системы приходят в смятение.
Все сонмы полубогов вручают себя Тебе и входят в Тебя. Некоторые из них, очень испуганные, сложив руки, возносят молитвы. Сонмы великих мудрецов и совершенных существ, восклицая: Мира, мира! — молятся Тебе.
О, сильнорукий, все планеты и их полубоги ввергнуты в смятение видом Твоей великой формы с ее многими ликами, глазами, руками, бедрами, ногами, чревами и многими устрашающими зубами.
Подобно им, я тоже прихожу в смятение…
О всепроникающий, видя Тебя, многоцветного и ослепительного, достигающего неба, твои зияющие рты, твои огромные сияющие глаза, я впадаю в страх и смятение. Я неспособен дальше сохранять спокойствие и равновесие ума…
— Миссис Рочестер, — внезапно раздался чей-то голос за моей спиной.
От неожиданности я вздрогнула и выронила книгу.
— Боже мой! Барон Тави… Простите, что я без разрешения вторглась в вашу комнату, — растерянно проговорила я.
— Ничего, ничего… — с улыбкой ответил барон. — Это не моя комната.
— Да?!
— Это комната Джона Стикса, путешественника из Англии…
— Простите…
— Нет, нет, мне все равно, — засмеялся барон. — Я просто увидел вас здесь и зашел поздороваться.
Он быстро раскланялся, оставив меня одну среди моих рассеянных чувств и мыслей.
Я подняла с пола книгу и вернула ее на место.
В эту минуту в комнату вошел сам Джон Стикс. Я хотела было уйти, но поведение Джона оказалось настолько неожиданным, прямо противоположным моему ожиданию, что я тут же переменила решение. Казалось, Джон совершенно не удивился моему присутствию в его комнате, мало того, он будто бы даже не замечал меня…
Усевшись в кресле, он взял со стола лист бумаги и стал что-то быстро записывать.
Я попробовала заговорить с ним.
— Добрый день, мистер Стикс… Простите, пожалуйста…
Он быстро повернул голову в мою сторону и спросил:
— Вы приехали из Лондона?
— Да. А что?
— Нет, ничего… Просто я думал, может быть, у вас найдется газета.
— Нет, извините.
Что же теперь мешало мне уйти? Женское любопытство? Неловкость? Смущение? Или что-то еще, неведомо приковавшее мои ноги к полу. Совершенно не понимая своих чувств, я стояла и смотрела на Джона Стикса.
— Сядьте, — сказал он, поймав мой взгляд.
— Спасибо… Я собиралась уходить…
Джон Стикс посмотрел вдруг на меня так печально, с такой пронзительной чистотой и грустью, что я засомневалась, не сказала ли чего-либо обидного.
— Я чем-то вас обидела?
— Да нет… ничего… — задумчиво произнес он. — У меня, знаете ли, был один друг… который ходил сюда, на реку, и всегда носил шелковое белье…
— Но я…
— По-моему, у вас духи… какие-то странные… — он вдруг громко рассмеялся.
— Да, да, очень милые духи… — я тоже не знала, что сказать ему.
В эту минуту на пороге появился слуга, молодой индус. Увидев мое растерянное лицо, он вежливо спросил:
— Миссис Рочестер? Какие-нибудь неприятности?
Я, наконец, вышла из оцепенения:
— Нет, нет, можете идти…
Я хотела выйти из комнаты Джона, но он остановил меня вопросом:
— Как вам нравится здесь?
— Я все еще не могу опомниться, — с живостью отозвалась я.
— Вот как?.. — задумчиво произнес он и замолчал. Потом, рассеянно поглядев на меня, прибавил с улыбкой: — Что вы скажете о моих книгах?
— Простите, — ответила я, — но я многое не понимаю…
— Ну, говорите, что же вы любите?..
— Мне можно уйти? — сухо и вежливо спросила я.
— Ну нет! — засмеялся Джон. — Я хочу показать вам кое-что. И если у вас есть время, садитесь и слушайте.
Он раскрыл одну из книг, подошел к окну и стал читать удивительно мягким, берущим за душу голосом, полным печали и нежности:
