— В смысле?
— Ты же вроде рыцарь был, — напомнил я. — То есть западнической ориентации. Персиваль Безжалостный в алмазных подвесках — это как-то по-нормандски. В нашей традиции больше эй ты гой еси добры-молодцы в почете. Иван-дурак там…
— Каждый русский дворянин — рыцарь, — ответствовал Перец.
Но уже грустно, без энтузиазма.
— Ну, сам смотри…
Я подумал, что нечего мне больше тут делать. Слушать байки про белую кость и голубую кровь совсем не хочется. Пойти домой решил я, давно там не был. Правда, погребу к себе в квартиру… Я как раз недавно нашел на одном складе банку отличного швейцарского шоколада, можно сварить вечером. Или, вернее, утром. Пусть тут сами разбираются, мое дело, в конце концов, сторона. И я направился к выходу.
Шагал себе, а на душе было такое поганое ощущение! Давно у меня такого не было. Может, рыбки ванхолловские в крови опять шевельнулись, а может, неприятности собирались случиться или еще что-то. Взрыв земного ядра, например. Ну, если тут есть, конечно, земное ядро, хотя я лично сильно в том сомневаюсь.
Возле лежек пахло горелым. Видимо, горыны за сегодняшний день здорово наплевались. Горелым пахло так мощно, что я даже закашлялся, в горло будто наждака крошеного насыпали. Стою, кашляю, как старый пень, думаю, где бы раздобыть микстуры, и вдруг слышу: кто-то стонет.
А кто тут может стонать? Только горыны. Или они еще кого притащили?
Я перепрыгнул сплетенный Яшей барьерчик и подошел к змеям. Щек и Кий. Хорив лежал отдельно. Ближе Щек. Я подошел к нему. Так и есть, не спит. Я запалил керосинку, и оранжевость керосинового пламени добавилась к оранжевости глаз. Щек смотрел на меня, а я на него.
Выглядел он не очень бодро. Ноздря разорвана, вибриссы оплавлены, какие-то черные пятна по белой шкуре. Я подозревал, что синяки. Второй правый клык сломан, но это ничего, новый вырастет. Досталось бедняге. Вообще-то горыны твари крепкие, все заживет дня за два. Если только крылья не…
Я взял левое крыло, растянул. Так и есть, дырки. Много дырок, как от шрапнели. Я взялся было считать, но потом плюнул. Не сосчитать. В правом крыле дырок нет, уже хорошо. А в левом много, одному не зашить. Пришлось кликнуть Яшу.
Яша появился, и уже сразу со штопаньем, у гномов удивительно развита чувствительность. Мы вдели нитки в иголки и стали зашивать. До четырех утра зашивали. Щек уже уснул, а мы все зашивали и зашивали, под конец я сам даже чуть не уснул.
Потом Яша предложил мне какую-то запеканку и кофе, но я отказался, ушел.
Шагал по улицам города, глядел на северное сияние, которое почти совсем погасло, так, только салатовые сопли жидкого формата по всему небу размазаны. Но выглядело тоже ничего: этакое фантазийное нечто в небе, успокаивающе-молочное. Ночь была хороша, одно мешало — медведь, заброшенный на телемачту, все еще орал.
Глава 4
Китайский анекдот
Перца не было неделю. Я даже не мог понять — он опять туда смотался или просто прятался, не показывался. Вполне может быть, сховался в один из ангаров, в районе аэропорта их много. Так или иначе, Перец велел его не беспокоить и не искать.
Зря велел. Ни искать, ни беспокоить его мне совершенно не хотелось.
За неделю ничего особенного не произошло. Жили как жили. Я продолжал тренировать горынов, иногда сам тренировался. Но не усердно, просто держал форму. Работал в мастерской. Это тоже оказалось интересно — работать. Все шло нормально.
Крыло у Щека заросло, дырки были совсем маленькие, со спичечную, наверное, головку. Летать уже можно. Яша смазывал крыло конопляным маслом, что, как оказалось, весьма способствует заживлению ран. Я уже думал через пару дней предпринять небольшую экспедицию в сторону юга, посмотреть, как там дела на Большой земле.
Но неожиданно объявился Перец. Заперся в мою квартиру с утра, разбудил и потащил в нору. Выглядел он довольным, озабоченным и взбудораженным, всю дорогу вслух сочинял свои стихи и рассказывал анекдоты, и все почему-то про карасей. Некоторые анекдоты были смешными, но я назло не смеялся. Так мы и дошли до норы.
Горынов уже не было, даже Щека, все отправились полетать. Яша подметал лежки, посыпал их песком. Мы проследовали в большой зал, где было все уже готово — медицинский стол, микроскоп, спиртовка с автоклавом.
— Месяц назад же проверяли, — поморщился я.
— За месяц могли передохнуть, — возразил Перец. — Такие случаи случались.
Он протер руки спиртом, достал из автоклава шприц. Медбрат из него был фиговенький, у меня каждый раз оставался здоровенный синяк. Но самому брать у себя кровь не хотелось как-то. Поэтому приходилось терпеть Перца.
Перец протер и мою руку, велел поработать кулачком.
— Внимание, сейчас вылетит спичка! — Перец улыбнулся и потряс шприцем у меня перед носом.
Затем воткнул иглу в локтевую вену моей левой руки и совершенно нагло высосал чуть ли не сто граммов крови. Прямо как настоящий медик. Медики всегда зачем-то берут целую кучу крови, хотя для самих анализов надо гораздо меньше. Один парень в приюте Бурылина рассказывал о том, что медики — вампиры и сами потихонечку употребляют излишки. Но Перец употреблять не стал, выдавил каплю на приборное стекло микроскопа, а остальное вместе со шприцем швырнул в камин. Тоже мне, дезинфектор.
Снова протер руки и давай глядеть в окуляры и винтить винты. Потом замер и стал всматриваться внимательнее.
— Не сдохли, — сказал Перец через минуту.
Помолчал, почесался.
— Не сдохли! — уже заорал Перец.
Размахнулся и хлопнул микроскоп о стену. Прибор высек искры чем-то твердым. А вообще расплющился. Я думал, что микроскопы гораздо тверже, думал, что они — серьезный прибор. Во всем разочаровываешься, во всем. Жизнь — путь громоздящихся разочарований, как сказал Фу Ко, малоизвестный китайский мыслитель.
Разбил микроскоп. Это ничего, микроскопов у нас много. Перец нашел на каком-то складе целый контейнер — и все микроскопы. Никак не могу понять, зачем в таком городе микроскопы? Хотя, может, для школ, может, головастиков мучить…
— Думал, сдохли все-таки от холода, — сказал Перец. — А они не сдохли, впали в летаргию. Остановились.
— И что?
— А то… — Перец вытер руки. — То, что ты и сам знаешь что. Ты не можешь выйти за пределы города. Надолго. Часов восемь — и все.
Часов восемь — и сердце мое разлетится. Рыбки сконцентрируются в районе левого желудочка, как тромб, сосуды не выдержат, взорвутся, клапаны взорвутся, все взорвется.
Не взорвутся. Пока я здесь.
Это от холода.
Холод — граница. Я не могу выйти за пределы. Моя мобильность ограничена пределами зимы. Жутко романтично звучит!
— Все очень тухло, — вздохнул Перец. — Очень…
