— Короче! — недовольно сказал Перец.
— Короче так короче. Короче, было так. Он прочитал мне стихи и сказал, что нашел себя. Свое, так сказать, поэтическое лицо. И теперь может со спокойной совестью возвращаться. И вернулся. А мне завещал лодку, котелок и ложку. А что еще надо настоящему поэту… то есть прозаику? Ничего. Места там благостные… А это у вас драконы?
— Драконы, — кивнул Перец.
— Так ведь здорово же! — восхитился Перец. — Шайка драконов — просто здорово! Я думаю, перед таким вот другом никакой кобольд не устоит. Давайте устроим набег на Деспотат, а? Оставшуюся платину как раз отвоюем. У них там платины — выше бровей. И вообще — развели рабовладение… Притом в тот самый момент, когда человечество идет к демократии семимильными шагами…
Еще один трепач, подумал я. Почему тут одни трепачи? Поэты и трепачи. Впрочем, наверное, это одно и то же. И толку от Тытырина, наверное, не будет. Вряд ли он способен что-то стоящее сочинить. Куда его теперь девать? К Яше, в помощники повара?
Видимо, примерно такие же мысли крутились и у Перца. Стоял он напротив Тытырина, слушал и чесал подбородок. А Тытырин продолжал. Что надо бы давно отмстить неразумным хазарам, уничтожившим свободу в традиционно свободной Стране Мечты, что…
— Пойду-ка отдохну, — сказал я. — Посплю.
— Иди-иди, — разрешил мне Тытырин.
Хотел я дать ему, ну, зуб выбить или фонарь хороший поставить для рассеивания наглости… но потом раздумал. Потому что утомился. И вообще — ощущал легкое недомогание. Наверное, рыбки активизировались.
Интересно, почему тут так все организовано, а? Хочешь одного, получается же всегда другое… Как там Перец сказал про главный принцип? Мечта имеет границы? Не, мне кажется, что главный принцип тут совсем не такой, по-другому все тут. Мечты сбываются. Желания сбываются тоже. Но совсем не так, как хотелось бы тебе…
И я вспомнил вдруг, как однажды Перец сказал:
— Ты вот думаешь, что желания зависят от тебя. А это не так совсем. От тебя они зависят лишь в первые секунды, а потом начинают жить сами по себе. Конечно, если это настоящие, мощные желания. И вот такое мощное желание начинает жить своей жизнью, и оно уже само воздействует на окружающий мир. И оно тоже начинает желать.
— И что же оно желает?
— Тебя, — просто ответил Перец.
Я тогда не понял, что он хотел сказать, я тогда усмехнулся только и спросил:
— Это ваша глобальная тайна?
— Нет. Глобальная тайна — она…
Но Перец больше не захотел говорить на серьезные темы. Такая вот философия.
И вот едва я увидел, как из сетей вывернулся Тытырин, то вдруг подумал: наверное, в том, что желания живут сами по себе, есть истина.
Я ушел к себе. Спустился в подвал, включил станок и поработал немножко. Потом спать отправился, предварительно хорошо вымыв руки.
На следующий день меня опять разбудил Перец. Зачастил, рыцарь недобитого образа…
— Подъем! — заорал. — Подъем! У меня к тебе дело! Восстань, о, боец могучий, идем на войну!
— На какую войну?
Вылезать из мешка совсем не улыбалось. В мешке было тепло, а в комнате моей холодно, керосинка опять замерзла.
— Жизнь налаживается, — подмигнул мне Перец и извлек из-под полушубка пузырек. — Смотри.
В пузырьке была жидкость. Немного, наверное, на пару пальцев всего. Перец поднес пузырек к окну, на жидкость попал луч. Маленький взрыв. Пузырек вспыхнул… Трудно словами объяснить. Если бы алмаз был жидким, наверное, он сиял бы так.
— Слезы дракона. — Перец снова встряхнул пузырек, повторив алмазный взрыв. — Встречаются гораздо реже, чем слезы крокодила. Излечивают от большинства известных болезней, улучшают тонус мышц, и вообще. Даже волосы растут!
— На ушах?
— Почему на ушах? На голове.
— Неужели Тытырин — настоящий поэт?
Я встал, подпрыгнул, уцепился за перекладину, стал выворачиваться из спальника.
— Да ну, какой он поэт… — Перец осматривал мою комнату. — Он, к сожалению, даже не плохой поэт, он вообще не поэт.
— Откуда же тогда слезы?
Я спрыгнул на пол, быстро забрался в меховые штаны, в полушубок, в унты.
— Неужели Хорив разрыдался от ужаса? — Я стал искать шапку, но шапка куда-то задевалась. — Тогда такими слезами, наверное, нельзя лечиться, они, наверное, яд…
Перец ткнул пальцем пламя лампы — оно рассыпалось.
— Все в порядке, слезы правильные, — успокоил он меня и поведал историю выжимания слез из горына.
Когда я ушел, Перец объяснил Тытырину, что от него требуется. Немного в общем-то требовалось: вспомнить свое стихотворение, которое больше всего давит на психику, какое-нибудь послезоточивее. Тытырин ответил, что с этим все в порядке: его портфолио включает восемь лирических стихотворений и двенадцать стихотворений гражданской лирики, которые могут выжать слезу не то что у дракона, а даже из камня. Вопрос в другом — поймет ли дракон вибрирующий нерв его лиры?
Перец ответил, что бояться непонимания не стоит, понимание тут совершенно неважно, поскольку каждый дракон — этакий маленький Зоил-автомат
[1]
, который отличает подлинное от всего остального рефлекторно, как собака Павлова. Стоит ему услышать хорошие, по-настоящему трогательные строки, как из его глаз тут же начинают проистекать крупные, размером с вишню, слезы.
Тытырин успокоился и сказал, что тогда все в порядке, что можно звать дракона, он его поразит. И пусть приготовят солидную емкость, поскольку дракон не будет плакать — дракон будет рыдать, как пенсионерка перед телеэкраном в понедельник вечером.
— Давайте сюда дракона! — потребовал Тытырин. — Ведите ко мне дракона!
Тут Перец его немного вразумил, и Тытырин направился к лежкам сам.
Щек и Кий спят в больших норах, отделяющихся от основной пещеры. Их даже видно, когда проходишь мимо. Место они выбрали совсем не случайно, а для того, чтобы выпрашивать подачки: Яша много раз туда-сюда по делам пробегает, вот они к нему по пути и пристают: то лапу выставят, то морду, то скулят. Яша жалостливый, всегда попрошайкам что-нибудь да подкидывает. Пряник или банан сушеный. У Яши много чего водится, он тоже склады здешние потрошит потихоньку. Иногда даже шоколадка вымогателям перепадает.
А Хорив не попрошайничает. Он вообще не любит всякой суеты, поэтому и пещеру себе выбрал самую дальнюю, чтобы перед ним не мельтешили. Чтобы попасть к нему, надо долго пробираться по узкому ходу, затем этот ход расширяется, и выходишь к озеру. Тут уже можно фонари гасить, потому что возле озера светло. Такой синий свет из него выходит, оттого что в озере какие-то мелкие рачки живут, которые светятся. Получается очень красиво. Из озера поднимается свет, над озером на возвышении лежит Хорив и размышляет. Ну, размышляет он или не размышляет, понять нельзя, но лежит всегда с задумчивой мордой, это точно. И глаза светятся: один синим, другой зеленым.
