Ошейник сорвал пока еще нежную кожу, по шее сочилась кровь. Лара шагнула к нему.
— Не стоит, — остановил ее я, — подходить ближе. Он… неспокойный.
Но Лара не послушалась. Черный не пошевелился.
Из-за кустов послышалось обеспокоенное фырканье. Щек, определил я. Страшно ему. Они все его боятся. Никогда не думал, что горын может чего-то бояться. Да и было бы кого — малявка, сапогом можно раздавить. А они боятся. Смертельно. Скольких сил мне стоило погрузить ящик на Хорива! Он бегал от меня, как овца, пришлось орать, пришлось мне его даже по морде… Для вразумления.
Зверь смотрел на нас исподлобья. Не мигал, зрачки неподвижные.
За шиповником снова фыркнули. Заорал Ляжка. Наверное, его прищемили как-то там.
— Как… — Лара присела перед ним. — Как его зовут?
— Он совсем маленький… — не ответил я.
— Я хочу знать, как его зовут.
— Тьма.
Лицо Лары дернулось.
— Что-то не так? — поинтересовался я.
— Все не так. Почему он в этом ошейнике?
Протянула руку…
Я даже не заметил, как это произошло. Цепь звякнула, и все. А на Лариной руке развернулась длинная рваная рана. Тут уж я успел, цапнул ее за шиворот, выдернул.
Вовремя — Горын прыгнул еще. Метил в шею, но не попал. Я в очередной раз спас рыжей дурочке жизнь.
— Никого не подпускает, — сказал я. — Только хозяина. Ему хозяин нужен… А хозяин…
Я трагически промолчал. И она молчала. Мы молчали, а звереныш на нас смотрел. Тяжело. Даже не тяжело, по-другому как-то… Не знаю, что у него во взгляде было, только на самом деле от глаз его становилось страшно. Я вот не мог в его глаза смотреть. Пробовал заглянуть в эти красненькие угольки, но мир сразу начинал темнеть, сужаться по краям, и я отворачивался. Много раз пробовал. И не мог выдержать.
Скверный признак.
Ни один из горынов, как ни одно живое существо на Земле, будь то лев или обычная кошка, не может выдержать взгляд человека. И это не случайно, совсем не случайно. Что бы там ни говорили дурошлепы-экологи, человек — высшая форма, и остальные формы должны либо подчиниться, либо уйти. А тут…
Лара тоже отвернулась — не смогла выдержать взгляд мелкой черной твари.
— У нас проблемы, — тихо произнесла она.
Тоже мне, Атлантиду открыла. Что все-таки изменилось?
— Я не знаю… — Лара смотрела куда-то вбок, — не знаю, что теперь делать… Кто дал ему имя? Разве можно дракона так называть…
А как его еще называть, подумал я, Бобиком, что ли?
— Твой дружок и назвал, кто же еще, — хмыкнул я.
— Нельзя… Нельзя, чтобы дракона так звали!
— Тьма, Тьмушка, Тьмушечка… — ласково произнес я.
Достал Дырокол, поймал на рукоятку зайчика и пустил горыну в глаз. Затем в другой. Горын зашипел, заметался. Я пускал и пускал зайчиков, в конце концов маленький дракон спрятался в своем ящике. — Я закрыл дверцу и навесил замок.
— Не любит света. Как летучая мышь.
— Он принесет беду, — покачала головой Лара. Она дрожала. Как будто было холодно, как будто был север. — Принесет беду всем.
Я крутанул Дырокол на пальце.
— Что делать? — Лара была растеряна. — Что делать, я не знаю… Подскажи!
Я пожал плечами и протянул ей револьвер.
— Зачем? — не поняла она.
— Пристрели его. Стреляй в глаз. Там пули с сердечником из обедненного урана. Ничего не останется. Одни лохмотья.
— Не могу…
— Можешь. — Я сунул ей оружие.
Револьвер ей не шел. Я уже давно заметил, что револьвер девчонкам не идет. Пистолеты, пулеметы, мечи — да, а вот револьвер — оружие мужчины.
— Стреляй.
Она помотала головой и вернула Дырокол.
— Как знаешь, — пожал я плечами, пряча оружие в кобуру. — Мое дело подарить, твое дело разрыдаться. Теперь сама думай, что с ним будет. Это теперь твой горын.
— Мой?
— Твой. Твои проблемы.
Я обошел ящик — не хотел, чтобы он был у меня за спиной, — и погрузился в шиповник. Лара осталась на поляне. Пусть разбирается. Теперь не моя уже забота, и вообще, есть охота. Надеюсь, добрый Кипчак состряпал что-нибудь. Кашу. Или какое жаркое из лягушек. Поесть бы сейчас чего-нибудь горяченького, чая или бульона какого…
Я пробирался вокруг поляны, жалея, что у меня нет мачете — шиповник нагло цеплялся за комбинезон, пыльца с цветков лезла в глаза и в нос. Был уверен, что сейчас она меня окликнет. Девчонки такие предсказуемые. Предсказуемее их только горыны.
— Эй! — позвала она. — Эй ты, Ахиллес!
Все-таки спросит про то, что случилось с Перцем. Не утерпела.
— Ну, чего?
— Я хотела… хотела кое-что узнать…
Лара чуть помолчала, а потом все-таки спросила.
Про него. Кажется, про то, жив ли он, не убил ли я его. Не очень хорошо расслышал. Потому что я понял, что изменилось. Посмотрел на руку и понял. Рука больше не болела. Совсем.
Я подцепил бинт, принялся разматывать. Бинт присох и не сходил, я вцепился в него зубами, растянул — бинт не рвался. Выхватил нож и стал срезать его, слой за слоем.
Лара глядела на меня с испугом.
Я срезал последний слой, уронил нож.
Краснота сошла, ладонь приобрела нормальный цвет и размер.
И еще. От указательного пальца в сторону запястья шла глубокая, чуть красноватая бороздка.
Я смотрел на нее и не знал, что делать, что думать, что вообще. Больше всего хотелось смеяться. Да, смеяться.
Потому что по моей ладони… Это была не просто бороздка. Это была линия жизни.
Длинная, глубокая и двойная.
