Саныч лежал на скамье, задрав ноги, приложив ступни к чумазой печи, к которой, судя по отпечаткам, часто прикладывался и художник. Самого его, кстати, видно не было.
– А где хозяин?
– Проснулся? – Саныч спустил ноги, достал валенки, сунул ноги в них, поморщился.
– Хозяин где? – спросил я снова.
– Ушел. Хочет нам еды у своячницы выпросить. Не знаю, он какой-то… В бога, кажется, верит.
Я оглядел избу при свете. Икон не видно, ни в углах, ни на стенах. Стены как стены, печь чумазая. Картины маленькие, разглядеть трудно, слишком темные. Коряги, плошки треугольные, ничего в них удивительного, дерево, глина. Даже уродливые, наверное, для красоты нужен мрак, так как-то.
И еще одна картина у окна на большом грубо сделанном мольберте. Закрыта дерюгой, только верхний правый угол отдернут. Пригляделся.
Саныч.
Я проморгался – нет, на самом деле Саныч, стоит…
– Пойдем отсюда, а? – предложил Саныч.
Я чуть не подпрыгнул – только что на картине его видел, а вот и сам он, в носу ковыряется. И уже собран и одет, только ботинки привязать.
– А что такое?
– А-ну… – отмахнулся Саныч. – Он всю свою провизию нам собрал. Шубу еще дарил, как озверел просто. Еще за чем-то побежал. А сам на ногах не держится, неудобно такого обжирать. Пойдем.
Я быстро оделся-обулся, попил воды, и через десять минут мы уже шагали по дороге. Саныч молчал, оглядывался часто, точно ждал, что кто-то нас станет догонять, когда удалились от деревни километров на пять, сказал:
– Сумасшедший попался…
И снова оглянулся.
– Что?
– Сумасшедший, говорю. Всю ночь мне ерунду разную рассказывал.
– Какую?
Саныч пожал плечами.
– Про царей каких-то… Греческих что ли. Старинных, короче, тогда еще копьями воевали.
– Про царей? – удивился я. – А мне показалось, что про будущее. Я просыпался иногда…
Саныч кивнул.
– Про будущее тоже. Много врал, будущее совсем не такое.
– А какое? – спросил я.
Саныч не ответил сразу, пнул снег.
– Сумасшедший, точно…
– Почему?
– Да, много чего наболтал.
Саныч отмахнулся, стал рассказывать дальше.
– Как зовут, спрашивал. Откуда родом. А я думаю – а зачем ему знать, как меня зовут, да откуда родом? Ну и соврал, чужим именем назвался. Зовут меня, говорю, Федор, а родом я из Кирякино, это на востоке. А он только рассмеялся. Не поверил. И вообще я думал отоспаться, а он как запустился…
Саныч зевнул, продолжил рассказывать.
– Про царя, значит. Не про того, что у нас был, а про совсем древнего, они со щитами бегали, я говорил. Так вот, этого царя со своими дружинниками поставили охранять проход в горах. Вот они и стали охранять. Ты эту историю не знаешь?
– Не. Я когда Грецию проходили, скарлатинил как раз.
– А у нас вообще истории не было, – сказал Саныч со вздохом. – Не все время, конечно, а только в шестом классе, наверное, тогда и пропустил. Хотя мне греки не нравились совсем, у них рабство было…
– Это у римлян, – возразил я.
– Не, у греков тоже, я точно помню. Там они все друг с другом воевали, а потом друг у друга рабов выкупали… А ну его, припадочный просто. И еще надоедливый.
Саныч плюнул.
– У него там картина стоит, ты видел же. Странная картина, люди какие-то непонятные, смотрят как-то… Ну не знаю… Как завучи. Целая картина одних завучей! Аж пробирает, глаза точно отдельно ото всего нарисованы… Глазастая картина!
Саныч поежился.
– Так вот, люди какие-то. Одеты странно, вроде все в рубахах белых, а если присмотреться, то и нет – из под рубах другое просвечивает. У некоторых мундиры старинные, у других кольчуги, и в форме тоже есть. И это…
Саныч опять оглянулся.
– Темно, конечно, было… Но они как живые. Словно покачиваются. И сколько их непонятно, вроде немного, но если долго смотреть… На самом деле может и полк. Художники они как, все такие?
Саныч постучал себя по виску.
– Смотря какие, – ответил я. – Обычно нет. Если природу рисует, реку там, или озеро, то с чего ему свихиваться-то? Он наоборот очень нормальный, денег много зарабатывает.
– Этот ненормальный. Ты бы его другие картины видел – ничего не похоже, какой дурак это купит? Я бы и даром такое на стену не повесил. А он пристает – говорит, давай нарисую, вот, говорит, для тебя тут справа местечко есть, в верхнем ряду. А я говорю – а с чего это я должен тут быть нарисованным? А он не ответил, стал какие-то краски разводить. И снова про своих царей.
Саныч поскользнулся на раскисшей колее, едва не упал, влип руками в грязь, ругаясь, полез вытирать руки о сухую траву и о придорожные березки.
– Встань, говорит, как будто ты с копьем! Как?!
Саныч вернулся на дорогу.
– А я ему говорю, как я встану с копьем, если я этого копья никогда не видел? А он как взбесился, говорит, тебе просто никак без копья, затрясся весь, руки задрожали…
Саныч поплевал на ладони и вытер их уже о ватник.
– Ну, я тогда подумал, а чего мне, жалко что ли? Дядька последнюю краюху отдал, чаем напоил, на печи уложил, а я не переломлюсь ведь, правда? Хорошо, говорю, встану. Ну, встал в угол, рожу как на фотокарточку состроил, ухват сжимаю, стою. А он рисует. Быстро так, и похоже, ну, ты же видел. И звездочку пририсовал.
– А что? – спросил я. – Правильно, что сказал, тебе ведь давно за генерала полагается.
– Да я ему не говорил.
– Как? – не понял я.
– Так. Он когда рисовал, меня вообще ни о чем не спрашивал. И звезду так нарисовал, а я уж не стал поправлять, думаю пусть, поскорее бы отделаться. Да он там многим звезды пририсовал.
Саныч поежился.
– Сумасшедший, что с него… Ему надо эту картину прятать, если увидят – то виселицу точно обновят. А она у него на самом видном месте. Какая сволочь стукнет – и все, больше не порисует…
Он остановился, ногой топнул, ругнулся гаже, чем когда в грязь попал.
– Что?
– Что-что, пистолеты забыли! – проскрежетал Саныч. – Теперь три километра назад возвращаться!
Глава 6
– Тут дальше осторожнее надо. Совсем уж фашистская территория начинается.
Саныч зевнул.
Фашистская территория ничем не отличалась от нашей. Та же дорога, те же елки. Снег. Такой же белый, как и у нас.
