— Дайте шомпол, — велел Шурик. Славик Тминов бегом принес от колоды обрубок проволоки. Шурик аккуратно, будто хирургический зонд, ввел проволоку в пулевой канал.
— Ну, не глубоко ушла… Надо, молоток и стамеску. Синий, жми…
Синий, который жил ближе всех (а главное — у него были инструменты) сказал «всегда я да я» и пошел. С ним за компанию — Гоголь.
А Цурюк и Борька всё плескались и фыркали у бочки…
Инструменты появились быстро. Шурик утвердил кругляк на земле, поставил здоровенную стамеску на черную дырку, застучал по рукоятке молотком. От края полена неохотно отошла широкая, с бронзовой корой, щепа. Шурик дернул, щепа отломилась, снявшись с крепкого сучка. След пули в дереве открылся двумя желобками…
Пуля не смогла уйти глубоко, потому что наткнулась на корень крепкого сучка. И расплющилась о него, превратившись в бесформенную амебу. Шурик Мурзинцев осторожно выковырял свинцовую плямбу, качнул на ладони, протянул Лодьке.
— Возьми…
— Зачем?
— Будет амулет. На всю жизнь…
Лодька взял. Никакой злости на эту металлическую кляксу он не чувствовал. Наоборот. «Спасибо, что пролетела мимо…» Он качнул ее так же, как Шурик и опустил в карман ковбойки.
А Лешка Григорьев, стоявший надо всеми, потребовал:
— Ну-ка, принесите кто-нибудь оба пистолета…
Оружие дуэлянтов резво принесли Фонарик и Сидоркин. Лешка подцепил стамеской и рванул проволочную обмотку стволов, оторвал медные трубки напрочь от рукояток. Забросил рукоятки за поленницу, а оба ствола сунул в карман.
— Завтра выкину в Туру… Пока не доигрались до того, что вместо банки чья-нибудь голова…
Лодька не спорил. Борька, который все видел от бочки, тоже ничего не сказал.
Лешка обвел всех глазами.
— И вот что парни. Про нынешний случай посторонним ни слова. А то будет всем в хвост и в гриву. Понятно каждому?
— Да, — тихо ответил за всех Славик Тминов. А Валерка Сидоркин предупредил:
— Только Шурик все равно напишет про это в своей «Летописи».
— Напишу, — согласился тот. — Но «Летопись» хранится под замком и опубликована будет еще не скоро…
(«Летопись нашего квартала» не была опубликована никогда. Но она сохранилась у дочери профессора-физика, преподавателя пединститута Александра Михайловича Мурзинцева, и автор этой книги не раз читал ее, узнавая своих товарищей и себя то в незаметном Славике Тминове, то в Костике Ростовиче, а то и в Тольке Синем. Или даже в главном персонаже «Трофейной банки».)
А над Стрелкой висела солнечная тишина, знойная как в июле. Порхали у полениц бабочки-крапивницы, землянично пахло городской ромашкой, и недавнее событие откатывалось в прошлое, становилось случаем, про который потом не раз будут рассказывать друг другу мальчишки с улицы Герцена — не только в ближайшие, но и в будущие времена… И лишь у Лодьки еще не совсем порвалась с этим событием прямая связь. Хлопчатобумажная ткань штанин задубела от излишней влаги, противно скребла ноги, и брюки выглядели кошмарно.
— Как я в таких пойду домой?
Тогда Вовка Неверов сказал:
— Се… Лодь, давай я отвезу тебя до дома на багажнике.
Лодька подумал.
— Давай…
Расхлябанный велосипед Фомы мирно грелся на дальнем краю Стрелки, никто сегодня не канючил: «Дай прокатиться». Вовка вывел дребезжащего «коня» из-за поленниц на двор. Лодька сел на хлипкий багажник, взялся за пружины седла.
Поехали. По Герцена, потом по Первомайской, по обочине тряской булыжной мостовой, которую давно уже обещали заменить асфальтом. Когда подкатили к мосту, недавно украшенному двумя колоннами со звездами на макушках, Лодька сказал в спину Фоме:
— Вовка, а почему ты меня так вот… не терпишь?
— Это раньше было, — не удивившись отозвался Неверов.
— Ну… а почему раньше? Из-за ножа, что ли?
— Да при чем тут нож!..
— А тогда что?
Вовка ответил не сразу. И Лодька подумал, что не ответит совсем. Но Фома вдруг сказал:
— Не знаю… Завидовал, наверно…
— Кому? Мне?! — Лодька чуть не свалился с багажника.
— Тебе… Кому еще…
— Почему?
— Потому что… ты вот такой…
Вовка, вроде бы, усмехнулся, хотя определить это с точностью было нельзя из-за тряски.
Лодька неловко, но упрямо выговорил в Вовкин стриженный затылок:
— Какой?
— Помнишь, когда ты в том году испугался драться на шпагах?
— Я не испугался! Я…
— Ну, я и говорю: ты испугался не за себя. А я так не умел. За себя бояться умел, а за других нет… И было… противно…
Лодька решился еще на вопрос:
— А сейчас?
— Не знаю, — сказал Вовка Неверов. И вильнул рулем, потому что мост не спеша переходил упитанный серый кот. Хорошо хоть, что не черный…
Глава 3. Осколки
Приключения Лёнчика
Мама оказалась дома. И была в хорошем настроении. Таком, что даже сперва не обратила внимания на Лодькины штаны.
— От папы письмо. Хорошие новости…
— Был пересмотр?! — возликовал Лодька.
— Н-ет… пока. Но папу переводят в Салехард. Конечно, тоже не Рио-де-Жанейро, но все-таки…
— У-у… — разочаровался Лодька, ждавший большего.
— Почему же «у»? Все-таки какой ни на есть город. Кино там, библиотека… А главное — порт. Пароходы туда плавают прямо от нас. Можно будет скопить денег и будущим летом вдвоем побывать у папы в гостях.
— Это что же?! Значит, до будущего лета он не вернется?
— Ну… вернется, наверно. Это я так сказала, на всякий случай… Ты мизантроп. Во всем сразу видишь темную сторону… Что у тебя с брюками?
— Ты тоже видишь сразу темную…
— Не юли. Что с тобой случилось?
Сказать полную правду было немыслимо. Но… если уж юлить, то удобнее придерживаться как можно ближе к истине.
— Драчка вышла на Стрелке. Цурюк… то есть Семка Брыкалин, дубина такая, всех довел до ручки своей тупостью. Ну, Лешка Григорьев… помнишь, сосед наш по той квартире… он и вделал Цурюку по фасаду. И неудачно так — у того юшка вдрызг из носа, прямо мне на штаны. Пришлось замывать, да толку-то. Наверно, придется замачивать и стирать…
— Ох и выражения! Что за «юшка»?
— Это из Катаева, «Белеет парус…»
— Катаев был в детстве одесская шпана, хотя и гимназист. Вроде тебя, только ты шпана тюменская…
— Но он стал писателем!
