Мне довольно часто приходили (и приходят сейчас) письма от читателей, в том числе от педагогов. Особенно от молодых, только начинающих свою работу. К сожалению, не все они сохранились. Например туго набитый рюкзак с конвертами 70–80 годов безвозвратно погиб, когда в кладовке прорвало трубу с горячей водой — бумага превратилась в месиво. Конечно, очень многие из этих писем забылись, но одно я помню хорошо. Писала двадцатипятилетняя классная руководительница из города Горького — про четвероклассника Ромку, который был потрясен «предательством» родителей. Они обещали отправить его на летние к каникулы к хорошему другу, недавно уехавшему в другой город, но в последний момент оказалось, что нет денег. Потому что их предпочли потратить на покупку роскошной хрустальной люстры, которая должна была чудеснейшим образом украсить интерьер.
Учительница сообщала, что Ромка не рыдал, забившись в угол, не устраивал шумных скандалов и не пытался разбить ненавистную люстру. Только он «будто закаменел и перестал разговаривать с матерью и отцом».
«Понимаете, у него с этой дружбой было столько связано, — писала учительница. — Будто какая-то особая струна пела в душе. И она лопнула… Я не знаю, что сказать мальчику, что делать. Я даже предлагала свои отпускные деньги для Ромкиной поездки, но родители, конечно, отказались. Да теперь уже не столько в поездке дело, сколько в том, что нет у него к родителям прежнего доверия и любви…» (Это я цитирую по памяти, но уверен, что близко к тексту.)
Я тоже не знал, что тут можно сказать мальчику. Так и написал учительнице, выразив сочувствие и ей и Ромке. А вскоре, на родительском собрании в «Каравелле» я рассказал об этом случае отцам и матерям наших ребят.
Все-таки, несмотря на многочисленные «шишки» и «обломы», я все годы своего активного командорства оставался идеалистом. Точнее, идеалистом в большей степени, чем следовало бы. Поэтому, излагая Ромкину историю, я был уверен, что встречу у «наших» мам и пап полное понимание. И был крайне удивлен, когда увидел на лицах чуть ли не половины присутствующих этакую «затверделость» и отведенные в сторону глаза.
«…И было молчание.»
— Видите ли, Владислав Петрович, наконец взял на себя роль первого выступающего один папа, человек с высшим образованием и внешностью доцента. — Вы, как литератор (к тому же талантливый), усматриваете в данной ситуации нечто вроде книжного сюжета. Для этой цели ситуация вполне подходящая. Можно вызвать читательское сочувствие к мальчику Роме и развернуть сюжет в драматическом ключе: переживания, ночные слезы, бегство из дома к другу, дорожные приключения, возможное раскаяние родителей… ну и так далее. Но, если смотреть с житейской точки зрения, родителей Ромы можно понять… Его душевная струна — вещь, так сказать, эфемерная, а люстра, для обретения которой они, родители, видимо, положили немало сил, представляет для них реальную и весомую ценность. Не только материальную, но и… как бы воплощение их давних стремлений, и, если хотите, некий эстетический фактор. Эта сверкающая, украшающая жилище вещь, видимо, символизировала для них и красоту, и уют, и благополучие семейного бытия…
— Особенно — последнее… — не удержался я.
— Да чего там, дурь одна у пацана, — выразила свое мнение чья-то мама, (не имеющая высшего образования). — Лучше бы книжки, заданные в школе читал, а не морочил отцу-матери головы…
Другая мама высказалась в том же ключе, хотя и не столь категорично:
— Мальчика жаль, но родители ведь тоже правы по-своему…
Мне стоило труда удержаться от цитаты Юрия Олеши по поводу учителя танцев Раздватриса: «Как видите, он был не глуп по-своему. Но по нашему глуп…»
Я сделал ход конем и сослался на педагогический авторитет:
— Однако вот и учительница сочувствует ребенку и не одобряет решения родителей…
— Молодая, вот и не одобряет! — подвела итог мама, самая безапелляционная из всех. — Небось, у самой еще мужа-детей нет, вот и не знает пока, как оно горбатиться на пользу дому… А мальчишка сперва пусть научится зарабатывать, в потом решает, к другу ехать или покупать холодильники-телевизоры и все такое…
Логика была непрошибаемая. Стало ясно, что убедить здравомыслящее собрание о преимуществе эфемерной «струны» перед реальной, увесистой и сверкающей люстрой нечего думать. Я осторожно свернул на другие рельсы — о необходимости добыть эмалевые белила для ремонта яхт по имени «Атос», «Портос», «Арамис» и «Д'Артаньян». Здесь понимания оказалось больше…
Думаю, что сейчас у многих, кто прочитает эту историю, появится снисходительная усмешка в адрес автора и понимание родительской правоты. Но дело происходило еще в «доперестроечные» времена, до той поры, которая открыла для многих как бы официальное признание приоритета материальных ценностей над нравственными и полную оправданность неудержимого стремления к приобретательству.
И, по правде говоря, я был раздосадован…
А что стало с Ромкой, я, к сожалению, не знаю, учительница перестала писать. Может быть, тоже склонилась в пользу «люстры»? Впрочем, не думаю. Среди учителей я встречал немало бескорыстных, понимающих детские души людей и не устаю это повторять, хотя среди некоторых критиков и педагогов бытует мнение, что «Крапивин и его отряд всю жизнь противопоставляли себя школе».
Отталкиваясь от этой своей «оправдательной» реплики, я имею возможность стилистически плавно перейти к «школьной» теме. То есть к теме отношений между школой и внешкольной детской организацией.
Про гостью на «Дике Сэнде»
Школа есть школа. От нее детям никуда не деться. Другой вопрос: какая она нынче и сколько в ней плюсов и минусов? Касаться этого вопроса — значит, уходить сейчас далеко в сторону от нашей основной темы. Но если даже предположить, что школа состоит из одних «плюсов», следует признать, что главная ее цель — дать ребенку знания. А получение знаний — процесс сугубо индивидуальный, поскольку индивидуальна цель учащегося: он (лично он) должен сделаться образованным человеком.
Попытки соединить обучение с воспитанием предпринимались с давних времен. Но делались они (несмотря на разные лозунги и декларации социального и общегуманистического плана) практически с одной целью: чтобы класс, в котором происходит обучение, был управляем и давал возможность наставнику нормально вести занятия. А показателем уровня этих занятий была успеваемость учащихся. По ней же, по успеваемости, ценился и сам ученик. Помните? —
Оценки в журнале — вот высшая мера…
Ну и, конечно, еще «дис-ци-пли-на!» При спокойном поведении и отсутствии двоек (а желательно и троек) ученик имел стопроцентные шансы характеризоваться, как благополучная во всех отношениях и перспективная в социальном плане личность.
Так, по крайней мере (если не на словах, то на практике) полагали (и полагают) школьные деятели.
Но власти — любого уровня и любой политической направленности — понимали, что этого мало. Поэтому и пытались возложить на учебные заведения роль воспитателя, призванного научить ребенка жизни в обществе, коллективным навыкам и нравственным понятиям, для данного общества и данного времени необходимым. Учебные заведения в полной мере справиться с этой задачей не могли, поскольку такая задача не стыковалась с основной целью — накачиванию своих питомцев знаниями.
