Пузырек и Тюнчик стояли уже одетые. Я дернул с крюка свою куртку.
— Уходим…
Стоял конец августа, был поздний вечер, темно и звездно. И зябко.
Мы кинулись в сумрак переулков. И сразу нам повезло. По Стрелецкому проезду катил грузовой трамвай — открытая платформа с лебедкой. Ехал он медленно.
— Бежим! Скорее!
Мы догнали платформу, я подсадил на задний борт Пузырька и Тюнчика, забрался сам. Никого здесь не было. Мимо бежали назад фонари. Трясло. Из-за крыш выглянула круглая луна. Мы легли у дощатого ограждения. Я обнял пацанят за плечи.
— Ничего, ребята… Главное, что ушли…
Мы ехали долго. И спрыгнули, когда увидели впереди за поворотом арку трамвайного депо. Нырнули в боковую улицу. Здесь был район каких-то складов, бетонных изгородей, ангаров и пустырей. Стали пробираться по ямам, завалам и буеракам. Пацанята обдирали ноги в колючках, но я ничем не мог им помочь. Надо было скоре найти укрытие.
Наконец опять нам повезло. При свете луны мы увидели что-то похожее на круглую конуру. Это был короткий, вроде бочки, кусок бетонной трубы метровой ширины. С одной стороны его заслоняла стенка из гнилой фанеры, с другой — занавесь из дерюг. Наверно, это бомжи устроили себе временный приют, а потом оставили его. Внутри валялся драный ватник. От него пахло не по-хорошему, но мы свалились на эту подстилку, будто на долгожданную постель. Тюнчик и Пузырек съежились, стали вздрагивать. Я велел им снять курточки, закутать ноги, а сверху укрыл своей распахнутой брезентовой ветровкой. Остался краешек — чтобы кое-как укрыться и мне.
Ребята быстро засопели (Тюнчик — со всхлипами), а я лежал и смотрел в просвет дерюжного «полога». Снаружи громоздились черные скрещенные балки, между ними царствовала белая луна. Будто была одна она была на целом свете. И все казалось каким-то инопланетным, нездешним.
Но я думал о здешнем. Что делать дальше? Был бы один — проблем в сто раз меньше. А куда я с таким «семейством»? И осень на носу… Думал, думал, и ничего в голову не лезло, кроме «гриновского» варианта: «К морю…»
Утром я сказал голодным неумытым малькам:
— Вот что, парни. Будем двигать на Юг. К теплу. Сперва надо только подкормиться.
Я велел им умыться у ржавой трубы, из которой бежала чахлая струйка. Потом, на рынке у ближней товарной станции, мы выпросили у нескольких добрых дядек и теток деньжат («дайте на хлебушек, два дня не ели»). Купили три булки и банку фасоли в томате, которую я вскрыл карманным ножом. А еще — бутылку простой питьевой воды. Поели, запили. И пошли искать подходящий товарняк. Для начала — любой, лишь бы ехал хоть примерно в южную сторону. И здесь, казалось бы, нам повезло третий раз. Мы увидели как по крайнему пути, среди бурьяна, движется состав. То есть его хвост. В самом хвосте была платформа, на которой громоздились желтые рулоны (похоже, что бумага).
— Догоняем!
Ехала платформа тихо, но и мы не могли бежать быстро: у Тюнчика плохо сгибались колени с засохшими коростами. Наконец я подхватил его на руки. Догнал платформу, поставил Тюнчика на буфер, потом толкнул через борт. Пузырек ловко забрался сам.
— Клим, скорее!
Но в этот миг я услышал:
— А ну стой, сукины дети!
Трое мужиков с карабинами, в сизых полувоенных куртках бежали за нами. Они бежали быстро, а платформа, хотя и набирала ход, но все еще двигалась медленно. Ясно было — достанут.
…И опять стало как в кино или во сне. И звон в ушах. Я сказал:
— Ребята, не бойтесь, я вас догоню. — Задрал рубашку и вынул из-под брючного ремня пистолет.
Просто я не мог придумать ничего другого.
Надо было задержать их. Ведь, если поймают, загремим в приемник.
— Стойте, пожалуйста, — сказал я. Даже не сказал, попросил. Но пистолет направил на них.
— Ах ты… — Они заматерились на бегу, и один скинул с плеча карабин.
Я понимал: стрелять по пацанам они не будут, пугают. И хотел одного: рассчитать момент, когда я смогу догнать убегающую платформу, а они уже не смогут. Но тут стрелок жахнул в воздух, и у меня палец сам собой нажал на спуск. Пуля (слава Богу) рванула землю в стороне от стрелков, между шпалами. Сам не зная зачем, я выпалил туда же, далеко перед охранниками, еще два раза. Они остановились. Я оглянулся, увидел далекую уже платформу, лица Пузырька и Тюнчика, вцепившихся в дощатый борт. И в этот миг меня накрыла мягкая чернота…
Глава 4
До сих пор я не знаю, что это было. Или оглушили меня сзади, или какой-то непонятный обморок…
Я пришел в себя в больничной палате (потом оказалось — изолятор детприемника). Отлеживался пару дней, затем оказался в «группе временного содержания». Начались допросы-расспросы. Два следователя — лысый дядька в штатском и противно-ласковая тетка в ментухаевском мундире с погонами штабс-капитана вытягивали из меня: что и как… А я ничего и не скрывал! Все выложил. И про прежнюю жизнь, и про Моргана, и про Пузырька с Тюнчиком. Нажимал на то, что Морган, возможно, торгует пацанами для подпольной клиники. Следователи понятливо кивали и переглядывались. Однажды дама в мундире шепотом сказала дядьке: «Маниакальный бред»… А еще я просил узнать, что стало с Пузырьком и Тюнчиком. Это меня мучило больше всего. Они опять кивали и обещали выяснить. Но не выяснили, перестали появляться.
Зато однажды пришли два строгих мужика в прокурорской форме и сообщили, что комиссия по делам малолетних нарушителей закона приняла на мой счет решение. Поскольку я оказывал вооруженное сопротивление представителям власти, меня следует поместить в спецшколу закрытого типа. Там будут меня учить и воспитывать до совершеннолетия, чтобы превратить в полезного для Империи члена общества.
Тут же они усадили меня в машину (я впервые ехал в такой роскошной, в «Нассахате»), и отвезли в поселок Постышево, на территорию за колючей проволокой. Там стояло четырехэтажное школьное здание и несколько двухэтажных казарм.
Ну, в общем-то обычная колония для «мелкого народа», хотя и называлась школой. За проволоку не вздумай сунуться! Учиться заставляли всерьез (может, это и хорошо, меньше скучаешь), за двойки попадало крепко. И всё — по струночке. На любой вопрос надо отвечать, как требует устав. А самому вопросов лучше не задавать. Вся жизнь, от подъема до отбоя, — по расписанию, в школу, в столовую — строем. Телевизор — только два раза в неделю. Зато работа в мастерских — маркировка упаковочных ящиков — каждый день…
Ну, а внутри казармы власть была, конечно, у больших парней, у «генералов» — не поспоришь, не пикнешь. Но ко мне «генералы» относились неплохо. Да и другие ребята тоже. Поскольку я был «Стрелок». Известия о моих приключениях просочились в школу. Попытка отбиться от ментухаев с помощью оружия (а охрана дороги считалась все равно что ментухаи) выглядела делом геройским. И то, что я защищал не только себя, но и мелких пацанят, мне тоже засчитали в заслугу. В общем, понемногу привык я к такой жизни. Давила на мозги только жуть однообразия да еще тревога за Пузырька и Тюнчика: что с ними стало? Грызла мысль, что это я виноват в их несчастьях.
