— Почему?
— Там, говорят, что-то замешано на свойствах времени. Вроде бы небольшая часть корпускул временного потока внутри препарата по какой-то причине начинает вращаться в обратную сторону. Это обуславливает особые свойства…
— Странно, — с ученым видом заметил Валерий. — Если учесть, что теоретики хронополя рассматривают корпускулы, как частицы стабильные и в принципе неподвижные…
— Ну, не знаю, я здесь полный нуль… Попытаться изготовить это зелье можно было бы, если есть образец. А он — внутри стекла. Можно взять остаток из ампулы, когда вскроешь для укола, а раньше — никак: жидкость почти сразу теряет свойства на воздухе.
— Таким образом эта ампула у нас единственная?
— Увы. Дороже золота… Я запру ее в сейф, и отдам Грину, когда подойдет срок…
— А где он сейчас? Грин-то…
— Наверно, у Веткиных. Их родители однозначно заявили, что «ребенок намотался по жизни и ему нужен нормальный дом». И пацан оттаивает. Младшие Веткины — Тополята — ездят на нем верхом, и он, кажется счастлив. Похоже, что у него дар общения с малышами… Кстати, я закинул удочки насчет его друзей, Пузырька и Тюнчика. По своим каналам…
— Браво, подпоручик. Когда ты успел?
— Служба такая…
— Витя, а ты не боишься, что всякие там органы постараются забрать Грина отсюда?
Витя сказал:
— О Господи. Из Инска?
Глава 2
К мальчику Грину пришли счастливые дни.
Порой счастье казалось непомерным — это как будто пытаешься вдохнуть весь окружающий тебя радостный воздух и не хватает легких. Радостей было много. Это и ощущение своего дома — прочное, похожее на недавно истопленную кирпичную печь (Грин иногда как бы прижимался к ней, впитывая тепло и вздрагивая от запоздалого, уже нестрашного озноба). Это и понимание, что есть братья и сестры. И чувство прочной безопасности. И память о том, что спасительная ампула в крепких дружеских руках… Порой царапала тревога за Пузырька и Тюнчика, но подпоручик Витя Петряев (такой простоватый, даже слегка забавный на вид, но, видимо, всемогущий) пообещал: «Постараемся найти…»
Было еще и восторженное изумление от того, что все это свалилось на него за какие-то два дня и все равно абсолютно по правде …
Конечно, никакое счастье не бывает полным. Иногда приходил страх. «Этого слишком много. Такое не может быть надолго…» Делиться тревогой с кем-нибудь в своей новой семье Грин не смел. Ведь они могли принять его слова за обидное недоверие. А боязнь порой делалась мучительной. И Грин один раз не выдержал: поделился Лышем.
Потому что Лыш, был не так близок, как остальные. Он держался в сторонке, в долгие разговоры не вступал и, похоже, все время думал о своем. Но не был он и угрюмым, не огрызался на вопросы…
Вечером Грин пришел к Лышу на двор. Лыш сидел у сарая, на козлах для пилки дров, и приматывал цветным проводом к стулу отвалившуюся ножку (стул был не Росик, другой). Грин сел рядом. Здороваться было ни к чему — сегодня виделись уже не раз. Лыш глянул искоса и вопросительно. Тогда Грин тихо сказал:
— Лыш, я боюсь…
Тот не удивился. Откусил конец провода и спросил:
— Чего именно?
— Что все это кончится…
Лыш опять не удивился. Понял.
— Не-а… Это у тебя остатки прежних страхов. Пройдет.
Он, иногда съеженный и нескладный, временами был мудр. И все же Грин виновато спросил:
— А если не пройдет? Как-то все это… неправдоподобно…
Лыш отставил починенный стул, повернул к Грину щетинистую голову на тонкой шее и решил слегка удивиться:
— Что неправдоподобно?
— Все, — опасливо сказал Грин. — Даже вот это… ампула. Как-то легко Витя раздобыл ее…
Кажется, Лыш слегка рассердился. По крайней мере, набычился:
— Откуда ты знаешь, что легко?
— Ну…
«А в самом деле, откуда я знаю? — виновато спохватился Грин. — Я просто трус. Или этот… как его… неврастеник…» А Лыш вдруг заговорил тоном усталого взрослого:
— Напрасно ты думаешь, будто один Витя охотился за твоей ампулой…
— А кто еще… — пробормотал Грин.
Лыш сказал:
— Я.
Почему он признался? Трудно понять. Непростая у Лыша душа (да еще соединенная с душою мальчика Кки). Может, в Лыше тоже сидела какая-то боязнь и он решил избавиться от нее, поделившись недавней своей неудачей… А может, просто хотел отвлечь Грина от страхов своим рассказом… Или вдруг ощутилось какое-то их — Лыша и Грина — единение, о котором не сказать словами, но которое можно усилить откровенностью…
— Ты ведь уже слышал про шары?
— Конечно, — сказал Грин.
— И про игру, и про Пустошь, и… про то, что не всегда это игра. И не всегда сны…
— Конечно, — повторил Грин с легким обмиранием.
— Ну вот… Я недавно опустил такой шар в Пирамиду и попросил… линию… по которой можно по времени туда-сюда…
Грин слушал без капли недоверия. В Инске возможно все…
— Я попробовал ускакать на Роське по этой линии назад. На несколько дней. Чтобы ухватить там эту ампулу и принести тебе… А меня как шарахнуло…
— Почему? — испугался Грин. Не за ампулу, не за себя, только за Лыша!
— Не знаю… Наверно, это нельзя, соваться в прошлое. По крайней мере, если не умеешь… Вон, до сих пор ссадина… — Лыш потрогал подбородок.
Грин молчал, погружаясь в смесь виноватости и тепла. А Лыш проговорил:
— Хорошо, что Витя успел… Теперь-то все в порядке…
— Лыш… — сказал Грин.
— Что? — он отвернулся и концом откусанного провода стегнул себя по сандалии.
«Ты тоже мой брат», — хотел сказать Грин. И сказал:
— А что ты будешь делать с этим стулом? Думаешь, нога удержится?
— Я крепко привязал… Гретхен просит, чтобы я для нее воспитал такого же, как Росик… Но я не знаю… Чтобы научиться ездить, нужен ведь не только стул…
— А что еще?
— Надо чувствовать, что это на самом деле можно. И не бояться. И не думать даже, а просто… поехал и всё…
— У меня сроду не получится…
Лыш не стал утешать. Сказал умудренно:
— Это у кого как… — И снова стал молчаливым, будто отодвинулся.
Но Грин не ощутил обиды…
Да, Лыш был такой. Ничего он специально не скрывал, но и не очень-то откровенничал с другими. Только с Валерием они вели долгие разговоры.
Лыш встречал Валерия у Крепости после работы, они шли не спеша по улицам и дворам и говорили про Пески. Рассказывали, кто что знает. Валерий — про Башню, Лыш — про Пирамиду. У каждого было свое, но встречались в их воспоминаниях и общие моменты. Места, которые видел на пути тот и другой. Одинаковые тени от камней, идолов и брошенных в Песках предметов. Оба припомнили полузасыпанный песком большой колокол — его нетронутый окисью верхний край сверкал, как золото…
