Ну, и принцу нужно было не ударить в грязь лицом. Значит, это количество можно удвоить.
Воины Мистаррии славились своей отвагой. Лучников с молодых ногтей обучали стрелять с седла. О доблести и боевой удали рыцарей, прекрасно владеющих и топорами, и боевыми молотами, слагали легенды.
Может быть, именно эти рассказы о воинах Мистаррии вынудили Радж Ахтена так осторожничать; вряд ли он решится снова покинуть замок. А может быть, Лорд Волк опасался Короля Земли, о котором его предостерегали Пламяплеты.
Иом все стояла и смотрела с Башни Посвященных, но в замок никто больше не вернулся; ни один из лохматых черных нелюдей.
Сейчас на лесистых холмах по всем направлениям — на юге, востоке и западе — вновь и вновь трубили боевые рога. Теперь в этих звуках отчетливо слышался вызов, как будто они собирали людей для перегруппировки, для новой атаки.
В лесах рыцари Ордина все еще сражались с нелюдьми. Долгий, изматывающий день для храбрых воинов.
Внизу у городских ворот Радж Ахтен обернулся в седле и бросил еще один, последний взгляд на поля, как будто раздумывая, не вернуться ли туда. А потом въехал в город и его люди подняли поврежденный подъемный мост.
Жизнь продолжалась. Сверху Иом видела почти весь город. У подножия Солдатской Башни женщины и дети собирали яйца. Река по-прежнему вращала мельничное колесо, перемалывая зерно. Ароматы готовящейся пищи смешивались с дымом и смрадом войны. Иом почувствовала, что и у нее от голода подвело живот.
Придя к выводу, что больше смотреть не на что, Иом спустилась во двор Башни Посвященных. Ее Хроно последовала за ней, а Хроно матери осталась на Башне, все так же устремив взгляд в поля.
Отец Иом сидел в лучах солнечного света, играя со щенком, который рычал и покусывал его. Пока Иом стояла на стене, отец успел изрядно перепачкаться; пришлось ей повозиться с ведром и тряпкой, приводя его в порядок. Он не сопротивлялся, просто заглядывал ей в лицо, Испуганный ее уродством. И, конечно, не узнавал ее.
Он был так же красив, как всегда; ведь дары обаяния по-прежнему остались при нем. И так же силен. Просто супермен — с разумом ребенка. Пока она смывала с него грязь, он лежал, глядя на нее широко распахнутыми глазами. издавая булькающие звуки и пуская пузыри. И бессмысленно улыбался — ему нравилось это новое развлечение.
Иом с трудом сдерживала слезы. Двенадцать часов. Ее отец лишился своих даров почти двенадцать часов назад. Критический срок — этот первый день; и самый тяжелый для него. Тем, кто отдавал свои наиболее значительные дары, в первое время угрожала опасность умереть. Способствующие называли это «шоком дарования». Тот, кто отдал разум, некоторое время может «забывать», что нужно дышать, а его сердце — что необходимо биться. Но если он переживет этот первый день, то вновь обретет крошечную частицу своего разума, ту, которая требуется телу, чтобы выжить. Сейчас отец Иом был в высшей степени слаб и беспомощен, но уже чуть позже, сегодня, мог достигнуть стадии «пробуждения», когда связь дарования между лордом и вассалом становится достаточно прочной и к последнему возвращается некоторая — очень небольшая — часть его разума.
К счастью, отец Иом не испытывал никаких последствий шока дарования. Теперь, когда двенадцать часов уже миновали, у нес появилась надежда, что к нему отчасти вернется разум. Возможно, — если в процессе дарования он не желал отдать свой дар всем сердцем, если форсибль не обладал исключительно высоким качеством и если Способствующий не был уж очень точен, когда пел свои заклинания — он даже сможет вспомнить ее имя.
Вот почему, покончив с умыванием и переодев отца в чистую одежду, Иом негромко запела ему. Он не выказывал никаких признаков узнавания, но улыбался, слушая пение.
Даже, если он никогда не вспомнит, кто я такая, сказала себе Иом, мое пение все равно не пропадет даром. Со временем он полюбит его.
Одевая отца, Иом подложила ему в штаны мягкое полотенце.
Во дворе Башни Посвященных было полно беспомощных мужчин и женщин, которые прошлой ночью лишились своих даров. Их было гораздо больше, чем тех, кто ухаживал за ними. Сделав все возможное для своих отцов, Иом и Шемуаз тут же начали помогать остальным нуждающимся — всем, кто преданно служил Дому Сильварреста с самого детства.
Повара закончили приготовление завтрака, и Иом стала разносить Посвященным тарелки с булочками, запеченными с черной смородиной. Встав на колени, она разбудила молодую женщину-охранницу, которая спала на зеленом одеяле прямо в солнечном свете. Ее звали Глеас, и она не раз сопровождала принцессу во время долгих прогулок в холмах.
Женщины редко служили в охране. Еще реже они принимали участие в сражениях. И все же Глеас была в свое время и охранницей, и воительницей. Она обладала даром мышечной силы восьми мужчин и была одним из самых опытных мастеров клинка в охране Сильварреста. Радж Ахтен получил немалое удовольствие, лишив ее силы.
Глеас не дышала. В какой-то момент на протяжении этой долгой ночи она слишком ослабела, чтобы дышать.
Это зрелище расстроило Иом, которая не знала, гневаться ей или радоваться. Со смертью Глеас пятнадцать человек, от которых она получила свои дары, внезапно обрели их снова; им больше нечего было делать в переполненной людьми Башне Посвященных. И все же Иом было больно — она потеряла человека, которого любила. Горло у нее мучительно свело. Стоя на коленях над телом Глеас и плача, она обернулась и увидела свою Хроно, наблюдающую за ней. Иом ожидала, как обычно, увидеть выражение холодности и бесстрастия на маленьком пустом лице с острым подбородком и плотно сжатыми губами. Вместо этого, к ее удивлению, оно выглядело печальным.
— Она была прекрасная женщина и хороший воин, — сказала Иом.
— Да, это тяжелая утрата, — согласилась Хроно.
— Вы не поможете мне похоронить ее? — спросила Иом. — Я знаю склеп, достойный того, чтобы положить там нашу верную стражницу. Она будет покоиться рядом с моей матерью.
Хроно еле заметно кивнула. И этот жест, такой сам по себе незначительный, пронзил Иом сердце; он многого стоил в эти черные дни. Ее охватило чувство благодарности.
Как только Иом закончила кормить Посвященных, они с Хроно взяли носилки, завернули Глеас в одеяло, чтобы использовать его — как погребальный покров, отнесли к южной стене Башни и положили на землю рядом с пятью другими носилками, где лежали завернутые в саван тела. На четырех из них лежали Посвященные, которые не пережили этой ночи.
Последней в этом скорбном ряду, завернутая в черную мешковину, лежала мать Иом, Венетта. Тонкий золотой браслет, покоящийся на се груди, указывал на то, что здесь лежит тело королевы. На нем сидел черно-белый паук, забравшийся сюда в погоне за синей мухой, которая, жужжа, кружила вокруг.
Иом не видела лица матери со времени ее кончины и даже сейчас почти не смела отдернуть мешковину, чтобы взглянуть на нее. И все же было необходимо убедиться в том, что тело подготовлено, как надо.
