— Вот и все, давайте я отнесу его на псарню, — сказал старик.
— Нет, — ответила Миррима, хоть и боялась показаться дурой. — Еще не все. Позвольте, я его немножко приласкаю.
Щенок отдал ей так много, и ей хотелось хоть что-то дать ему взамен, не бросать сразу на попечение чужих людей.
— Не тревожьтесь, — утешил ее Способствующий. — На псарне работают добрые дети. Они не просто кормят собак. Будут любить его, как своего собственного, и вряд ли ему понадобится жизнестойкость, которую вы забрали.
Мысли Мирримы путались. Ей нужна была эта жизнестойкость, чтобы без устали упражняться в стрельбе, стать хорошим, выносливым воином. Она взяла на себя этот грех, чтобы помочь своему народу.
— Хоть подержу немножко, — сказала она, почесывая белую грудку щенка.
— Этот, который лаял на меня, тоже готов отдать дар, — сказал Способствующий. — Возьмете сейчас?
Миррима посмотрела на щенка у своих ног. Он ответил ей преданным взглядом и завилял хвостом. У него было сильное чутье.
— Да, возьму сейчас.
Миррима получила дар чутья, и мир изменился.
Только что все было как всегда, и вдруг — словно сдернули невидимую завесу.
Запах паленой шерсти в комнате, смешанный с запахами свечного воска, пыли, извести, мяты, которой были усыпаны полы башни, стал невероятно острым. Она чуяла даже теплый запах щенячьего тельца.
Мир стал другим.
Получив жизнестойкость, Миррима ощутила такую бодрость, словно только что проснулась. Получив же чутье, она вышла из башни в мир… словно заново сотворенный.
От конюшен доносился густой дух лошадей, а свежезажаренным мясом пахло так, что рот ее тут же наполнился слюной.
Но сильнее всего взволновал ее запах людей. Оставив щенков со Способствующим, она вышла во двор, где полчаса назад были погашены все костры. Их велел погасить Габорн, прежде чем начал обсуждать с лордами предстоящее сражение с Радж Ахтеном.
Она пробиралась в темноте среди воинов, которые, покончив с ужином, укладывались на ночлег, расстилая на земле одеяла.
От каждого из них исходило совершенно восхитительное сочетание запахов: промасленного металла, земли, лошадей, шерсти, пролитой на одежду похлебки, крови и самого мужского тела, пота и мочи.
И каждый запах она ощущала в сто раз сильнее, чем прежде. Многие были незнакомы и чужды для несовершенного человеческого чутья: запах травы, по которой ступали когда-то башмаки, запах пуговиц из слоновой кости, краски, что использовалась для одежды и кожаных ремней. Она обнаружила, что темные волосы и светлые волосы пахнут по-разному, что от человека пахнет едой, которую он ел, может быть, еще утром. Ей предстояло узнать еще сотни и тысячи неизвестных доселе ароматов. И люди манили к себе как-то по-иному, не так, как раньше.
«Я теперь — „лорд-волк“, — думала Миррима. — Хожу среди людей, и никто не замечает, как я изменилась. Но я была слепа, а теперь прозрела. Я была слепа, как слепы все остальные вокруг».
Немного поучиться — и она сможет отыскать человека по следу и узнать его даже в темноте. От сознания собственной силы кружилась голова, и, думая о предстоящем сражении, она уже не чувствовала себя такой уязвимой.
Миррима поднялась на стену у Герцогской Башни и, стоя там в темноте и одиночестве, смотрела на равнину.
Ей ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь своими удивительными ощущениями, и мысли ее обратились к Боринсону, который был сейчас так далеко, где-то на юге.
Она тревожилась за него. Снизу со двора донеслось пение — какие-то воины, слишком возбужденные, чтобы спать, а может, обладавшие высокой жизнестойкостью и не нуждавшиеся во сне, затянули боевую песню, грозя перебить всех врагов и дать Земле отведать их крови.
Ночь была холодная. Мирриме хотелось, чтобы Боринсон был рядом, обнимал ее. Принюхиваясь к ночному ветру, она оставалась на стене, пока не взошла луна.
Глава 32
Вороны собираются
Роланд устало тащился вверх по винтовой лестнице сторожевой башни. Туман был столь густ, что его не могли разогнать даже факелы. И ему казалось, что, пока он разыщет в этом тумане пятьдесят первую и пятьдесят вторую башни, пройдет добрых полночи.
Битый час он рылся в доспехах, как оказалось, только для того, чтобы убедиться, что на его рост не осталось ни одной кольчуги, ни хотя бы старенького кожаного панциря. Все, что ему удалось найти, — это маленький щит с заостренным концом и кожаную шапку.
Стены Карриса вздымались над равниной на высоту двенадцати этажей. Старинная, огромная крепость. В давние времена герцог здешнего государства обручился с принцессой Маттайи, но невеста погибла по пути к жениху, когда мул ее оступился на одной из самых неверных троп Голубиного перевала и сорвался в пропасть.
Старый король Маттайи строго придерживался обычаев своей страны. Он выждал год — предписанное время траура — и отправил герцогу в замену одну из многочисленных юных сестер принцессы.
Однако за этот год герцогу полюбилась некая темноглазая леди из Сиворда. Он успел на ней жениться. И когда прибыла заместительница невесты, герцог отослал маттайнскую принцессу обратно домой.
Советники герцога впоследствии утверждали, будто вина его заключалась лишь в том, что он был незнаком с обычаями Маттайи и знать не знал, что ему пришлют другую невесту. Однако историки из Дома Разумения считали не без оснований, что неведение это было просто выдумано в качестве оправдания.
Короля Маттайи отказ от его дочери привел в ярость. Он-то надеялся объединить государства и отослал в приданое целое состояние. Не зная, как поступить, он обратился за советом к своим мудрецам-каифам.
Каифы сказали, что согласно закону человек, уличенный в воровстве, должен сделать выбор одного из двух: либо возместить украденное в тройном размере, либо отдать правую руку.
И тогда король вновь отправил свою темнокожую дочь через горы с тремя каифами, предложив герцогу на выбор три возможности. Тот мог взять принцессу второй женой, затем отречься от леди из Сиворда и возвести принцессу Маттайи в ранг первой жены. Подобный исход, по мнению короля, был самым разумным и полностью разрешал конфликт.
В другом случае герцог должен был вернуть приданое в тройном размере, что было бы сочтено за извинение, или же отослать в Маттайю свою правую руку, признав себя таким образом вором.
И герцог оказался в весьма затруднительном положении. Ни один лорд Рофсхавана не осмелился бы взять вторую жену и отослать супругу, которая к этому времени уже носила ребенка. Денег у него тоже не было, чтобы возместить приданое. Но случилось так, что в день приезда кайф один из молодых гвардейцев герцога потерял на поединке правую руку.
И герцог призвал в свои покои палача и сделал вид, что отрубил себе руку Намотал окровавленную повязку, надел свой перстень с печаткой на палец руки гвардейца и передал ее каифам.
