Роланд хмыкнул и некоторое время молча ел баранину с хлебом. Сидр он сберегал напоследок.
— Про Голубую Башню — правда? — спросил он наконец.
Барон хмуро кивнул.
— Правда. Сейчас каждый десятый из здешних рыцарей ни к черту не годится.
— А ты?
— Я-то? Мои Посвященные спрятаны надежно, — сказал барон. — Я пока еще могу наесться камней и через недельку покакать песком.
«Хоть какое-то утешение», — подумал Роланд. У барона не было дара метаболизма и в скорости боя он не мог сравниться с Неодолимыми, но сила и ловкость у него были. А половинка воина рядом все же лучше, чем ничего.
— И что же мы тут защищаем? — Роланд заглянул в туман. Он не очень понимал, для чего они здесь сидят. По оштукатуренной стене человеку не забраться. Разве что лягушке древесной
— Да ничего, — сказал барон. — Корабельные доки — на другой, северной стороне крепости, там солдаты Радж Ахтена еще могут попытаться прорваться. А тут — ничего.
Потом они долго сидели рядом, не разговаривая. С востока задул холодный ветер. Магический туман к западу от замка стал редеть, вытягиваясь вдоль низин, словно нашаривая что-то в полях бледными пальцами.
Этот же ветер начал сдувать голубой туман, скрывавший Неодолимых, и люди на стенах, обнаружив наконец присутствие врага, возбужденно загомонили.
У самого края тумана расхаживали два великана Фрот, каждый больше двенадцати футов ростом. С огромными медными щитами.
Толком разглядеть их на таком расстоянии было трудно. Кто-то закричал, что видит еще и боевых псов, и Неодолимых, но Роланду и великаны-то казались размером с колышек, так что кроме них он никого не увидел.
На людей они походили не больше, чем кошки или коровы. Рыжевато-золотистая шерсть, косматые лапы. Вытянутые, как у лошадей, огромные морды, острые зубы, плоские круглые уши. На них были черные кольчуги, прикрывавшие короткие хвосты. В лапах они держали длинные, окованные железом шесты.
Роланд решил, что они похожи на гигантских крыс или ферринов, только в доспехах и при оружии.
Великаны повернулись к Каррису и уставились на замок с вожделением. Один открыл пасть. И вскоре до Роланда донесся приглушенный расстоянием рев. «Голодные, должно быть, — подумал он, — человечинки хотят».
Он доел ужин, забросил щит за спину, чтобы тот защищал его от пронизывающего ветра. За час на стене он успел изрядно закоченеть.
Когда стемнело, на западе сквозь завесу тумана проступило вдруг какое-то красное свечение. Похоже было на пожар, и не маленький.
— Город горит, Засада Говераили Сеттиким, — встревожено сказал барон.
Роланд удивился было, зачем враги подожгли город, но тут же и сообразил. Пламяплеты принесли его в жертву Силам, которым служили. Это его не особенно беспокоило. Хотелось только, чтобы огонь был поближе — хоть немного согреть руки.
Вскоре начали загораться города на севере и юге, на востоке запылали высохшие поля.
Казалось, пламяплеты решили сжечь всю долину.
В десять часов вечера с восточного берега озера Доннестгри поднялся голубой воздушный наблюдательный шар в форме граака. Он проплыл над замком, темнея на фоне звездного неба, Дальновидцы летели на высоте около тысячи ярдов, и достать их стрелой было невозможно даже из самого мощного лука. Ветер подгонял шар, и разведчики пролетели далеко на запад, прежде чем приземлились.
На всех стенах люди принялись встревожено переговариваться:
— Они что-то замышляют. Всем быть настороже!
Здесь уже знали, как пламяплеты Радж Ахтена разрушили замок Лонгмот. Колдуны там вызвали каких-то адских тварей и накрыли город огненной волной, которая уничтожила тысячи людей.
В Каррисе, правда, такое вряд ли могло получиться. Лонгмот был защищен только рунами земли, а Каррис со всех сторон окружала вода.
Но при мысли об этом в животе у Роланда, набитом бараниной, тревожно забурчало.
Кто знает, что могут придумать пламяплеты? Может, они жгут окрестности с целью навести такие чары, с которыми не справятся даже чародеи вод.
Однако время шло, Роланд коченел на ветру, и ничего более не происходило. В полях и на холмах вокруг Карриса бушевали пожары. За ночь еще дважды пролетал воздушный шар.
Люди на стенах рассказывали друг другу всякие байки, пели песни, и ночное бдение протекало чуть не в праздничной обстановке.
К трем часам ночи, когда пролетел последний шар, Роланд совсем изнемог, скорчился от холода, отчаянно дрожа и мечтая о каком-нибудь одеяле — герцог запретил разводить огонь на стенах, чтобы пламяплеты не могли обратить его себе на пользу.
Барон проводил взглядом проклятый шар.
— Фу! — сказал он Роланду. — С тем же успехом ты мог бы и поспать немного. Я разбужу, если что.
Роланд улегся на спину и закрыл глаза, дрожа от холода. Когда бы не этот ужасный холод, может, ему и удалось бы заснуть.
А так он только задремывал ненадолго — то порыв ветра разбудит, то толкнет кто-нибудь впотьмах, проходя мимо. В очередной раз он проснулся, когда поблизости заиграла лютня и какой-то весельчак затянул длинную и весьма непристойную балладу.
Роланд прислушался сквозь дрему. Речь в песне шла о вражде между двумя молодцами из Королевской Стражи и об их многочисленных, порою опасных для жизни попытках досадить друг другу.
Он почти заснул, когда зазвучал очередной куплет, в котором юный оруженосец уговорился встретиться с девицей ночью у пруда, однако враг его, прознав об этом, устроил так, что юношу вызвали в тот вечер дежурить. А сам пошел вместо него на свидание под покровом ночной мглы. И Роланд вдруг услышал имя…
Оруженосец бежит вдогон за сэром Поллом,
А тот в пруду занялся рыбной ловлей,
Да только вместо окунька
Красотка плещется в руках,
И Полл вовсю сверкает задом голым.
Эх-ой! Даддли-ой!
Вот история какая — не чудно ли, братец мой?
Роланд мигом очнулся и сообразил, что проспал почти всю песню. В следующем куплете оруженосец Боринсон прыгнул в пруд и поплыл за сэром Поллом, «кляня его на все лады за рыболовные труды».
Бравый оруженосец догнал и приколотил «гадюку» Полла, и «кабы смог, наверняка поджарил вместо Окунька».
Однако неверная девица сумела «беднягу к жизни
воротить, да на себе потом женить — за то, что был спасен
ее стараньем».
Каждый куплет заканчивался припевом:
«Эх-ой! Даддли-ой! Вот история какая — не чудно ли, братец мой?»
Роланд посмотрел на барона Полла. Тот выслушивал все это стоически. Да и что он мог сделать? Барды были летописцами, и песни о жизни лордов исполнялись обычно только с одобрения короля. Стало быть, сын Роланда и барон Полл изрядно рассердили своего короля, раз в наказание бардам было разрешено их высмеивать.
