Бонни попятилась. Девин знал. Каким-то образом ему стали известны ее мысли, и правда выплыла наружу. Она с удвоенным вниманием стала следить за собой.
— И что же за сделку вы предлагаете?
Девин принял свой человеческий облик и усмехнулся, точно картежник, собирающий выигрыш.
— Я сообразил, что не могу к тебе подобраться из-за этого твоего адского пения. Я не смогу с тобой сцепиться, если ты не опустишь щит. Так что ты, со своей стороны, должна прекратить петь. А я, со своей стороны, открою Билли секрет, как не остаться без мозгов.
Он ждал, его мерцающие губы вытянулись в две тонкие линии.
— Ты умная девочка. Оттого я так и не смог одолеть тебя. Я уверен, что ты поймешь, что на этот раз ты должна мне поверить.
Свет Бонни стал рваться и сверкать. Поверить ему! Ха! Как бы не так! Она зыркнула на охотника, настороженно ожидая продолжения штучек с чтением ее мыслей. Что он затевает? Конечно, он хочет выбраться, а этого нельзя сделать без сцепления. Но может ли он напрямую прицепиться к Билли, как он хвастал? Нет, она не верила ему, но ей хотелось выпытать секрет, который помог бы Билли избежать повреждения мозга. Просто спросить не получится. Это было бы глупо. Если он и вправду знает какой-то секрет, то он не откроет его задаром. Иначе ему нечем станет торговаться. Так что же делать — позволить ему прицепиться? От этой мысли все ее световое тело содрогнулось. Вот какова она была — блестящий камешек в вихре черного калейдоскопа, запертая в сюрреалистическом мире душа в компании мошенника с языком без костей. Может быть, есть другой путь. Может быть, она снова встретит тот дружественный огонек и спросит у него. Он помог ей однажды.
— Я подумаю об этом. — Она повернулась и поспешила прочь.
Билли склонился над страницей с аккуратным плавным почерком, на которую падала тень от его головы, и тяжело вздохнул, готовясь к чтению. Он знал, что Бонни талантливо пишет, обладая драконьим даром рассказчика, далеко превосходящим человеческий, но, помня, с каким выражением Эшли передала ему эту тетрадь, он боялся, что не осилит записи Бонни.
Из первой строчки было ясно, что это молитва. И хотя Билли никогда не молился, он решил, что читать этот текст надо с благоговением.
МОЯ МОЛИТВА О БИЛЛИ
Отец Небесный, мое сердце страждет о близости Твоей, снисхождении и совете. Даруй мне мудрость Твою, что ведает мое сердце и понимает мою боль среди стенаний моих.
У меня есть друг, близкий мне, как брат, храбрый духом. Ты знаешь его лучше, чем я. Это Билли Баннистер, сын дракона по имени Клефспир. Я видела в нем сердце воина, оруженосца, что следует уставам и не колеблясь умрет, если будет нужда биться против сил зла, спасать прекрасных дев и защищать бедных вдов и сирот. Он отважный, верный и честный, самоотверженный и неприхотливый и готовый пролить кровь за правое дело. Но какова его душа?
Ответь мне, Господь, святой и истинный, ибо я так давно ношу эту боль в сердце моем! Мой добрый друг пребывает в отчаянной нужде, и я тому свидетель. Но как я могу винить и судить того, кто с радостью пролил кровь свою за меня? Как мне отступиться от своего свидетельства? Тьма и лязгающая пропасть за этими глазами из стали. И даже в этих мирных водоемах вижу я смуту, неуверенность, даже гордость. О, так, как смешаны в нем любовь и ярость, смешаны могут быть лишь человек и зверь в котле плоти и чешуи!
Да, в нем есть и беспощадность, и гнев неусыпный, ибо бьется он в полях сам с собою, храбро стоит за веру свою в древнюю честь, уставы, доблесть драконов, доблесть своего отца. Но отец оставил его сиротой, оруженосцем без рыцаря, и жестокость сей кончины не перестанет точить стойкость его, пока он пьет из старых мехов, что помнит и чтит без меры.
И не убийца преследует его во сне и наяву. Могу ли я спросить? Осмелюсь ли я? Не Ты ли это, Отец, гонитель сердец человеческих, кто сеет вражду на полях его? Не Ты ли тот огонь, что выжжет гордость его, упование на вещи от мира сего и славные дела, которые в глазах Твоих что грязная ветошь? Не Ты ли научишь его тому, что угодно Тебе? Не Ты ли поведаешь об оружии, что дается свыше, — мече правды и щите веры? Не Ты ли дашь ему новые мехи, пролив в его сердце вино священного завета? Не ты ли сделаешь его рыцарем в белых одеждах, достойного сесть за Твоим столом?
Я страшусь битвы, Господи, страшусь, что Ты погубишь его, пронзишь своей молнией, вгонишь свой обоюдоострый меч глубоко в хрупкую грудь его; вскроешь темную яму сердца его. Ибо кто выстоит, когда слово Твое призывает на суд? Как ему уцелеть, если некому омыть его в водах реки в источнике жизни вечной?
Кто я? Могу ли я вести его к источнику? Пусть Ты знаешь его лучше, чем я, я чувствую, что ведаю его сердце, как свое. Как дракон дракона, я чую, когда он рядом, как будто сердце его бьется в самой груди моей. Едва он коснется меня, и жар его страсти и огонь его дыхания согревают мою холодную сиротскую душу. И все же я не советчик ему, не судья. Я — та, кто имеет дар, но не знает, как передать его, ибо, хотя я тверда в одиночестве, при виде его я таю, точно воск.
Господи, вот мое признание: я люблю его. И как мало я понимаю эти слова. Мы связаны пророчеством, нам суждено единство, но мое девственное сердце дрожит при этой мысли. Мое сердце страждет о нем, но я знаю, что мы не можем быть вместе, пока солнце не прогонит его тени, ибо свет и тьма не ходят рука об руку.
Господи! Нашепчи мне на ухо. Должна ли я поведать ему о благодати Твоей? И если я решусь, обратится ли он к Тебе или к страстям своим? Не отвлечет ли его мой женский голос от слов Твоих? Стану ли я его поводырем и увидит ли он Христа в лице моем? Может ли дева, подобная мне, исполнить этот долг, поведать храброму воину, что алая душа его должна стать белой?
Теперь же, Отец Небесный, я молю Тебя исполнить мою просьбу по воле Твоей. Будь то шепот, крик или песня — пусть мой голос станет Твоим. Пусть слова мои станут Твоими. Возьми их, дабы смягчить сердце его, дабы начертать на нем имя Твое несмываемой кровью. Освети его разум, дабы правда поселилась там навеки. Очисти душу его огнем и водой, выжги ветошь и вымой язвы на ней, дабы дух Твой снизошел на него, стал поддержкой его и опорой. Что бы ни вершил Ты, какую боль ни причинял, дабы обратить красное в белое, я молю, чтобы Ты обратил смертного оруженосца в святого рыцаря.
Билли закрыл тетрадь и прижал ее к груди. Его тело била дрожь, давление в десять тысяч фунтов готово было вырваться наружу.
Сначала одна слеза, потом вторая покатилась из глаз. Он посмотрел вверх и всхлипнул, стараясь проморгаться. Он попробовал сосредоточиться на голой стене напротив — на чем угодно, лишь бы не на своих несчастьях. Сквозь дымку на стене проступил образ Бонни с полностью раскрытыми, как в полете, крыльями. Она тянула к нему руки, прося взять что-то у нее из ладоней, но пелена перед глазами не позволяла ему разглядеть ее даров. Он подался вперед, наклоняясь все дальше и дальше, пока не увидел величественный меч, изумительный Экскалибур. Ее образ сошел с портрета, который он сам нарисовал у себя в студии, оживший и прекрасный, и сияющий клинок Экскалибура пронзил его сердце.
